Сейчас же Димка бегал, прыгал, смеялся, плакал, говорил, и все функции, свойственные человеку вроде были ему подвластны. Надо было готовить его в первый класс. Она кинулась одевать его. Все новые вещи сидели на нем коряво, через час он становился какой-то расхристанный. Едва ли ниоткуда появлялись пятна, пуговицы отрывались, замки ломались, вещи рвались по швам.
У него не было абсолютно никаких жизненных навыков, он не понимал, почему загорается свет в комнате? Но неловкие его ручонки ощупывали и уничтожали все подряд — вещи, фотографии, книги… Пришлось срочно поднимать все вещи на недосягаемую для него высоту, прятать и постоянно выхватывать у него из рук, объясняя значение каждой вещи.
Она поняла, что это Маугли. И чем же гордилась Нина Михайловна? Кто же тогда другие?
Она умоляла его не говорить во дворе ребятишкам и в школе, что он прибыл из детдома. Но Димка не смог смолчать. Он вообще молчать не умел. Ровно в семь утра он, как чертик выпрыгивал из своей табакерки, открывал рот, и это отверстие не закрывалось до тех пор, пока он не засыпал. Впрочем, говорил он и во сне, плакал, стонал, смеялся, пинался, как детеныш зебры. Это был какой-то словесный понос, причем, состоящий всего из ста слов. Вскоре стали понятны основные интересующие его темы: новый брат Сашечка и кошка Пуся. Капризная, подушечная кошка немилосердно драла его, он все равно протягивал к ней свои цепкие, с искусанными ногтями, ручонки.
К самой Виктории он относился вполне прохладно, стал называть ее мамой только потому, что так называл ее Саша. Братик Сашечка вызывал настоящий восторг. Димка готов был прилепиться к нему, приклеиться, заглядывать в его равнодушно-холодные глаза и лепетать свою чепуху, которая Сашку только раздражала. Сашка не находил в себе сил относится к нему хотя бы нейтрально.
В первую неделю в школе он поставил на уши весь педколлектив. Во время урока он встал, и простым, отточенным накануне карандашом чиркнул соседа Витю по щеке. Глаз Витин не пострадал, но кровь хлынула ручьем. Витя онемел, а потом побледнел, затрясся и с ним случился эпилептический припадок. Он тоже был болезный страдатель из благополучной семьи.
Педагогам школы реакция Виктории показалась странной.
— А страшного ничего не произошло. — Спокойно говорила она трясущейся учительнице и возмущенному завучу. Тогда еще она могла быть вполне спокойной и уверенной в себе. — Скажите «спасибо» министру образования. А если б вам интегрировали в класс дауна? Как бы вы гасили реакцию на него всего класса? И что бы могло произойти? Вы работаете в новых стандартах, которые вы ни психологически, ни методически не освоили. Хотя, согласна, освоить их душа не лежит. Но мой вам совет, вы еще очень молодая учительница — видовых детей и эпилептиков нельзя садить вместе. И даже, как вы убедились, рядом! Этот Витя уже две недели пристает в Димке, когда я забираю его из школы. Димке он не нравится. Вот и реакция. А если бы они сидели в разных концах класса — этого бы не случилось.
Учительница вняла советам Виктории и перелопатила весь класс. Виктория посоветовала посадить детей знака огня на самые дальние парты, а земли и воды вперед, чтобы холерики и сангвиники не будоражили более спокойных. Уже через неделю она благодарила Викторию.
— Чудеса! Работать на уроке стало намного легче.
Потом учительница, из уважения к Виктории, на продленке много времени уделяла Димке. Он благополучно освоил азбуку, потихоньку начал читать и считать. Вопрос о переводе его в седьмой вид даже не затрагивался.
Митька
Надя прибежала уже под вечер — Виктория в это время клеила обои в летней комнате — на Лешку надежды оставалось мало. Он не появлялся уже целую неделю, а время шло. В сентябре детям в школу идти, а он за ванную совсем не брался. Виктория устала с ним ссориться. Их отношения совершенно расстроились. Лешка наглел, понимая, что она знает его подноготную. Как и любому наркоману, ему стало все равно, деньги от нее он получил с избытком.
Она приглядывалась к нему в поисках доказательства своих нехороших догадок. Но руки у него были чистыми, он как бы демонстрировал свой крепкий загорелый торс — майки у него были совершенно открытые.
Ей ничего не оставалось, как по возможности доделывать самой.
— Что я тебе скажу… — Надя уселась на табурет в летней кухне перед телевизором, по которому показывали очередной американский фильм. Вид у нее был неспокойный. — Выпить есть?
— Ну, есть? Так что случилось?