- В чем дело? – спросила Андромеда водителя.
- Не знаю, мэм, вчера такого еще не было.
Заплатив, мы решили пойти дальше пешком. Лучше бы мы этого не делали!
Под памятником адмиралу Нельсону творилось нечто весьма ненормальное для мира настоящего, но прекрасно знакомое мне по прошлой жизни.
Вся площадь была заставлена палатками, ограждена кучами покрышек и самодельными лозунгами. Над палатками развевались флаги, начиная с флага Великобритании, и заканчивая знаменами и гербами давно забытых аристократических родов, некогда правивших в городах и замках. Лозунги были самыми разнообразными: «Кто не скачет – тот шотландец!», «Кромвель придет – порядок наведет!», «Шотландяку – на гиляку!», «Хайль живет Великая Британия!» и тому подобные заявления. Ну, точно Майдан в Киеве в году две тыщи четырнадцатом, двадцать лет тому вперед. Тем более что с английскими флагами, белыми с красным крестом, вполне себе соседствовали украинские жовто-блакитные, и западэнский тризуб стоял рядом с английским львом. Лозунги, кстати, тоже были вперемешку, на английском и на украинском. Там же хватало и белых орлов на красных щитах, и бело-красных флагов с надписью «POLSKA» [71]. Короче, сброд отовсюду. Поляков в Англии и в прошлый раз хватало, здесь же, наверное, еще и польский сейм в изгнании где-то ошивается [72], раз Польшу здесь после войны не создавали и Варшава здесь советская, а Краков чешский. Ну, а уж насчет поорать и почесать кулаки об чью-нибудь морду что в Польше, что в Галичине всегда специалистов хватало. Это ж не на заводе работать…
Прислушались к воплям, раздававшимся из-под колонны. На смеси украинских, польских и английских слов нетрезвая толпа вразнобой горланила:
Еще жива Британия, и слава, и воля,
Еще нам, братья-британцы, усмехнется доля,
Сгинут кляты шотландяки, как роса на солнце,
Заживем мы вольно, братья, на своей сторонке.
Душу и тело мы положим за свою свободу,
И покажем, что мы, братья, британского роду...
- Тетя Энди, давай убираться отсюда, причем побыстрее.
- А почему?
- Предчувствие у меня нехорошее. Если полиция не разгонит их к чертовой матери, они тут наворотят делов. Вон, написано, «Кто не скачет – тот шотландец!». Это они так к шотландскому референдуму готовятся. Там же, вон, и фанатские шарфы на палках развеваются, значит, футбольные хулиганы тоже здесь. Ох, большой кровью все это пахнет...
В «Дырявом котле», однако, творилось то же самое. Чуть ли не единственным, кто хранил спокойствие, был старина Том, все так же протиравший стакан за барной стойкой. А вот трое магов за задним столиком, явно перебравшие, нестройными голосами орали нечто наподобие воплей с трафальгарского майдана.
Ой, ты, Лизка-королева, старая ты кляча,
Зачем Англию продала клятым шотландякам?...
Чтоб вернуть нам ее честь, ляжем головами,
Наречемся Британии гордыми сынами...
- Том, они что, совсем...?
- Что? Ах, да, миссис Тонкс, они, наверное, сегодня были на Трафальгарской площади, знаете ведь, наверное, что там творится.
- Уже знаем, видели.
- Ну вот, были они там, пришли сюда, выпили, и давай песни горланить наподобие этой. Кромвель, мол, придет, порядок наведет.
Косой переулок был необычайно пуст, видимо, мы пришли за книжками одними из первых. Однако Боунсы и Гринграссы были уже здесь, и Сьюзен, Дафна и Астория после взаимных дружеских объятий и поцелуев в щечки буквально за уши затащили меня в кондитерскую лавочку, где я под веселый девчачий смех угощал всех мороженым.
На месте лавочки с артефактами, наганами и пулеметами теперь размещалось портняжное ателье. Так что, в отличие от прошлых лет, долго мы задерживаться там не стали, купили все необходимое и отправились домой.
Потом, уже дома, по телевизору посмотрели про весь этот беспредел. По всем центральным каналам шло одно и то же. Кто-то куда-то придет, чего-то там наведет, кто не скачет, тот шотландец, и так далее. Обитатели Майдана ходили буйными ватагами, размахивая щитами с изображением британского льва, польского орла или украинского тризуба, а то и с фашистской символикой, потрясали плакатами с номерами сотен самообороны. С импровизированной трибуны орал в жестяной матюгальник «голова самообороны Майдана от Лондонской Украинской Рады» некто Петро Поросюк, и восторженный вопль сотен луженых глоток был ему ответом: «Геть!», «Ганьба!», «На гиляку!» и так далее. Доморощенные нацисты тоже отметились, выступил лидер самообразовавшейся «Английской Национальной партии» некто Алекс Гресли, объявивший лозунг «Англия для англичан!», и ему орали не меньше. Причем на критику, раздававшуюся извне, из-за полицейских кордонов, какая-то особо ретивая бабуля с Майдана ответила: «Вы что, они же дети еще!»
Футбольные хулиганы орали свои кричалки, размахивая шарфами. Причем нигде более, кроме лондонского майдана, нельзя было видеть в одном строю фаната «Манчестер Юнайтед» с фанатом «Арсенала». В обычной, мирной жизни это непримиримые враги, а здесь – на тебе, пожалуйста, пьют пиво из горла и орут «Шотландяку на гиляку!» Незамысловатые, коряво придуманные лозунги пришлись по нраву всем, и все дружно скакали вокруг костров из покрышек, чтобы показать, что не шотландцы.
Тед, Андромеда и Дора смотрели на все это с расширенными от ужаса глазами. А вот мне при взгляде на лондонский майдан вспоминалось другое...
«Товарищи подводники! Сегодня, наконец, мы можем сказать, что свершилась вековая мечта украинского народа! Теперь мы свободны. Нам, гражданам свободной Украины, принадлежит это море, это солнце и эта благословенная земля. Нам больше не нужно быть чужой житницей и кормить голодного, ленивого, и к тому же пьющего старшего брата. Пройдет совсем немного времени, и наша страна станет славянской Францией, Канадой восточного полушария...» [73]
Хоть и из фильма эта речь, из фильма, который здесь, дай Бог, никогда не будет снят, но лозунги, которые тогда орали на всех углах в Киеве и Львове, были очень похожи на тот словесный поток киношного кап-раза [74]. Тогда, в девяносто первом, так во всеуслышание и заявляли о только что родившейся «славянской Франции». Жизнь, однако, распорядилась иначе. За двадцать три года не Францией славянской стала бывшая союзная житница, а славянским Зимбабве, позорищем посреди Европы, где несколько олигархических кланов вечно делили между собой власть, народ бедствовал, денег не было, промышленность медленно разваливалась. Так продолжалось двадцать лет и кончилось приходом к власти откровенных фашистов и сползанием некогда красивой, мирной и спокойной земли в кровавый хаос гражданской войны.
Это ведь как раз сейчас, в девяносто четвертом, в моей истории самостийная Украина, захапавшая не принадлежавший ей никогда Севастополь, вовсю делила с ельцинской Россиянией славный Черноморский флот, который внезапно оказался слишком большим для двух поссорившихся соседей. Вольные укры, тогда еще даже не скачущие, вовсю агитировали матросов и офицеров, убеждая перейти на службу «Вильной Украине», при этом соблазняли самыми, казалось бы, насущными вещами. «У тебя же здесь домик, сад, огород, ты что, все это богатство хочешь поменять на голые сопки? Там же девять месяцев полярная ночь, зима полгода, дети рахитами будут…» [75] Кто остался верен присяге, потом терпел лишения и безденежье, но с течением времени в России дела все же стали поправляться, а на Украине – нет.
В моей прошлой жизни в пятнадцатом году, накануне моего попадания сюда, черноморцы, как и вся Россия, только-только ведь начали оправляться от двадцатилетнего беспредела и позора... двадцать лет псам под хвост, а все из-за того, что во власть пролезли враги. И я не раз и не два уже благодарил Бога за то, что в этой истории он отвел от России безумие «лихих девяностых». Не случилось здесь передела и накопления капитала, и сгинула, не родившись, прослойка «новых русских». Не будут здесь русские девушки мечтать о замужестве за богатеем, желательно иностранным. Не будет русских проституток на улицах европейских и азиатских городов. Не будет здесь никогда торговли детьми и человеческими органами.
Читал я, кстати, что в здешнем мире нет никакой дружбы СССР и африканских стран. В прошлый раз наши на этом и погорели, бесплатно раздавая автоматы, патроны и танки любому черномазому дикарю-людоеду, все заслуги которого перед Россией заключались лишь в том, что он слез с пальмы, натянул штаны на голый зад и научился произносить без ошибок слово «Ленин». А отпрыски этих дикарей-людоедов учились за казенный счет в московском Университете Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы, где только тем и занимались, что насиловали и развращали русских девушек, делая им детей, а потом убегали на родимые пальмы, обрекая несчастных на вечный позор. Понятие «дети фестиваля» неспроста ведь появилось, в прошлый раз так звали как раз таких детей, чьим папашей был ниггер с африканской пальмы, а матерью – наша девчонка, которой этот потомок обезьяны навеки сломал жизнь.