Их всхлипам, полушепоту, словам —
Застывшим в слюдяном колючем пепле
Со льдом и небом пополам.
Молчание молчаний. К беспокою
Людскому равнодушен лес,
Восходит стёжка ледяной строкою
Сквозь сосны до слепых небес.
Нисходит тайна мысли человечьей
До тайны смёрзшейся воды,
До осмысленья встречи и невстречи,
До ощущенья красоты.
До пустоты пустот, в которой Светом
Наполнен каждый, каждый миг,
Полётом над Вселенной и ответом
На все вопросы. Тихий Лик,
Твой Лик — всепроникающий, всецелый,
Глядит мне в сердце. Бог есть Свет
И нет в Нём темноты… Спешу по белой
Тропе, тропе, которой нет.
Спешу туда, где в сокровенной келье
Всё равнодушье леса не важно,
Где словно солнце вешнего веселья,
Любовь восходит вместе с тишиной.
Где Ты и я. И нет ни льда, ни хлада,
Где свет не слепит, не спешит
Секундной стрелкой время. И не надо
Ни слов, ни мыслей для души.
Петербург
Прихотливей горных кряжей,
В отблесках слепой луны
Шпили петербуржских башен
Аскетически бледны.
Блеск имперского величья
В желтых всполохах реклам.
Хмуро хохлится по птичьи
Обыватель по углам.
В кресле, слушая вполуха
Мексиканский сериал,
В шаль процентщица-старуха
Кутается, пьет фестал,
Ест вишневое варенье
И, позевывая, ждет
Час, когда дрожащей тенью
К ней Раскольников войдет.
Все смешалось: маски, лица...
В стае жить — по волчьи выть.
Петербург, метель, столица.
И другой такой — не быть!
Памяти И. Анненского
Есть золотое торжество,
Когда педаль фортепиано
Ноги коснётся, а его —
Коснёшься пальцами. И рано
Или чуть позже лёгкий стук
Сафьянового молоточка
Рождает самый первый звук,
Затем второй… И на мысочках
Подходит некто. Молча встав
Чуть поодаль, к оконным шторам,
Внимает рокотам октав
И клавиш птичьим переборам.
Когда в глазах померкнет свет,
Когда дыханье на исходе,
Спрошу: «Ты — Музыка?». В ответ
Лишь улыбнётся. И — уходит.
Минуты мчат, теряя счёт,
А обессиленные руки
Пытаются собрать ещё
Не обездушенные звуки.
Темнеет… Комната пуста.
В десятый раз, а может, в сотый,
Светла, прозрачна и чиста,
За нотой — умирает нота.
КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ
И тот же над снегами Дух,
Как в самый первый день творенья,
Прочитывает мерно вслух
Весенние стихотворенья.
Внимает сумраку земля,
Пытаясь смысл исчислить тайный
По примечаньям на полях
И сбивке голоса случайной.
Переменив у стрелки шаг
На стылых рельсах за рекою,
Подслушивает товарняк
Строку за новою строкою.
И вот, когда дойдут едва
До замороженных созвездий
Полупонятные слова
И гул замрёт на переезде —
Тогда на балку и овраг
Рассыплет март лесною темью
Весёлых оттепелей шаг
И утренних капелей время.
Скорей, скорей, спеши, февраль
(Твои мгновенья на исходе),
В потёмках исповедать даль
И причастить своей свободе.
Скорей! Рассвет очки уже
В плаще нащупал за подкладкой
И свет на нижнем этаже
Зажёг от верхнего украдкой.
Сейчас отступит темнота
И будет явленною в мире
Нецарственная нагота
И нищета в твоей квартире.
Спеши, февраль, пока ещё
За дни и ночи даль готова
Отдать положенный расчёт
И не сказать в упрёк ни слова;
Пока ещё укрыты сном
Застывшие в снегах растенья
И чтенье не завершено
Весеннего стихотворенья.
СТРАСТИ ГОСПОДНИ
Девять фресок
I. ЛАЗАРЬ
Забуду всё: тяжёлый дух
Предсмертного дыханья,
Как меркнет зренье, гаснет слух,
Мертвеет осязанье;
Как схватит, вынет, понесёт
Из горла хрип наружу —
За балки потолка, вперёд —
Испуганную душу;
Как распахнётся окоём
Небес. И белый, белый
Внизу впотьмах исчезнет дом,
Внезапно опустелый.
А дальше — в путь всея земли,
В долину смертной тени,
Куда дороги пролегли
Бессчётных поколений.
Но Голос: «Лазарь, выйди вон»! —
И силой непонятной
Сквозь темноту и смертный сон
Меня влечёт обратно.
И первый вздох. Насквозь пропах
Истленьем плат и роба.
Как был, в посмертных пеленах,
Я выхожу из гроба.
Галдит на улице народ.
Сейчас я всё забуду.
Я делаю шажок вперёд.
Вперёд — навстречу Чуду.
II. РАСПЯТИЕ
«Не рыдай Мене, Мати,