Об этом рассказала уроженка этих мест Анастасия Михайловна Давыдова. В ту пору она была секретарем Дороховского сельсовета и участвовала в сельском сходе вместе с заведующей отделом пропаганды райкома. Женщина из райкома была опытным партийным работником и, казалось, хорошо усвоила напутствие своего первого секретаря: торопливость, нервозность в разговоре с колхозниками не годятся. Стоит допустить малейший просчет, чего-то недоучесть и тем более оказать даже небольшой нажим на людей - и пиши пропало, не поймут тебя. И тут уж никакие увещевания, укоры не помогут.
В селе Скуратове Дороховского сельсовета, где предстояло провести сельское собрание, как и в большинстве деревень и хуторов, война чувствительно дала о себе знать. Немало женщин овдовело. А несколько вернувшихся с фронта мужчин - инвалидов, списанных "по чистой", постоянно напоминали всем о войне. А новые похоронки все продолжали приходить.
Мало что напоминало той осенью сорок первого о довоенной зажиточной жизни. На трудодни колхозникам выдавали крохи. Личное хозяйство было единственным источником питания. А семьи большей частью многодетные.
Все это надо было учитывать. Умелый агитатор первым делом поинтересуется, порасспрашивает колхозников, какие вести с фронта, как живут. Случалось, спросишь женщину о муже или сыне, как они воюют, о чем пишут, и она тут же в голос и падает замертво: перед самым приходом агитатора почтальон принес в дом похоронку. Да и без этого трудно с хозяйкой поговорить толком: ждут ее колхозные и домашние дела. Пойди управься со всем.
И все-таки надо было найти время поговорить, внимательно выслушать человека, помочь ему словом и конкретным делом. Когда же выговорятся люди, расскажут, какие горести не дают покоя, на кого обиды в сердце носят, тогда, считай, можно и сход проводить.
Острее прочувствуют собравшиеся на сход, что переживают жители осажденного Ленинграда и их собственные мужья и братья на фронте, обороняющие город на Неве, какие лишения терпят. Ведь мало того, что вражеская пуля может настигнуть в любой момент, так еще и голод косит.
Наплачутся женщины на собрании и ничего не пожалеют, последнее отдадут, лишь бы хоть немного облегчить участь тех, кто находится за блокадным, вражьим кольцом.
...В назначенный час в деревне Скуратове собрались односельчане, в основном старики, женщины да подростки, в просторной пятистенной избе колхозницы Клавдии Богдановой.
Расположились кто где, большинство на полу уселось, подстелив кто шубу, кто полушубок. Присматриваются, оценивают, какого человека к ним прислали. Видно, недавно в райкоме: что-то не видели ее раньше в Скуратове. За длинным деревянным столом, приставленным к окну, рядом с товарищем из райкома заняла место двадцатитрехлетняя Анастасия Давыдова - секретарь Дороховского сельсовета. Ее в деревне знает стар и мал. Настенька, как ее ласково зовут, - свой человек. Выросла в этих местах, до войны клубом заведовала. Добрая и отзывчивая женщина.
Но вот народ попритих. Поднялась из-за стола прибывшая на собрание женщина - представитель райкома. Без долгих предисловий сказала о бедственном положении ленинградцев, выразила уверенность, что люди отнесутся к этому с пониманием и привезут в Хвойную кто сколько может мяса, масла, сметаны. Вроде бы сказала все по делу, как того и требует повестка дня. А народ сидит, помалкивает.
Настеньке Давыдовой стало не по себе: чего-то, самой малости, не хватало в словах выступавшей. Заволновалась Давыдова. Но внешне все выглядело нормально. Все слушали внимательно. А теперь молчат, видать, обдумывают, как ответить.
Ждать пришлось недолго. Клавдия Богданова, женщина не из робких, на правах хозяйки дома заговорила первой. Поправила копну светлых, как лен, волос и с мягким оканьем принялась изливать свои жалобы на жизнь незадавшуюся. Муж и два старших сына на фронте. Детишек - куча. А председатель из колхоза "Красный бор" ничем помочь не желает. Что ни просьба, то отказ - мол, и другим не легче. Война во всем виноватая. Потому крутись себе волчком, Клавдия Богданова, и на помощь правления не рассчитывай. А на кого рассчитывать? Запасов мало - только-только хватает семью прокормить. Уж и не знает, как быть, что от себя оторвать. Вслед за Богдановой запричитали другие женщины. И у них положение не лучше. Тоже жизни никакой нет. Еле-еле концы с концами сводят.
Здесь в беседу вмешался, пригасив козью ножку, пожилой колхозник в потертой шинелишке. Инвалид войны.
- Послушать вас, женщины дорогие, так получается, нечем вам поделиться с голодающими ленинградцами. Не пойму тебя, Клавдия. Раэнылась ты, разохалась, а у самой в хлеве одних овец семь штук. И коровушка такая - дай бог каждому. Свиней держишь...
Клавдия потупила взор. В глазах слезы. Стыдно, значит, стало от слов бывалого солдата - инвалида, мужниного дружка-фронтовика. Оба на Ленинградском фронте воевали. Только тяжелое ранение раньше времени заставило солдата вернуться домой. И как будто дело стало клониться к тому, что скажут сейчас люди свое последнее слово, решат, когда везти мясо, откуда тронется в Хвойную обоз, благо ездовыми вызвались быть подростки. Они хоть сейчас в ночь готовы ехать...
Но человек есть человек. Он, бывает, уже и умом и сердцем все осознал, все решил, а его так и подмывает еще разок при всем честном народе о своих бедах сказать. Надо терпения набраться, выслушать, посочувствовать, конечно, в чем-то помочь. Человек душой успокоится, скажет свое "за" и не будет жалеть, что отнял от себя для других своим потом заработанное и нажитое.
...Снова после солдатской реплики заверховодила на сходе Клавдия Богданова. Пошла по второму разу плакаться о своих бедах, о горькой доле женской. Здесь-то выдержка и изменила райкомовскому товарищу.
- Ну, что ты, Богданова, как попка заладила свое. Сказала раз, и хватит.
- Ах, я попка... Дура, выходит, набитая! - изменившись в лице, выкрикнула Клавдия. Глаза ее сузились. И такое выговорила женщине из райкома, что той едва дурно не сделалось. Теперь уже вряд ли кто смог бы остановить женщину. Взмахнула рукой, как бы подхлестывая себя:
- К нам пришла за мясом. Да еще обзывает... А ну, бабоньки, расходись по домам.
Поддавшись напору хозяйки дома, люди стали подниматься с мест и выходить на улицу. Собрание было сорвано.
Три дня понадобилось Насте Давыдовой и председателю сельсовета, чтобы исправить ошибку. Обошли дворы и снова собрали сход - опять же в доме Богдановой. Клавдия выступила первой. Оборвала речь на полуслове. Выдохнула:
- Мне ленинградцам ничего не жалко... Я ведь про что говорила? Наболело - вот и сказала. А мне в лицо такое!.. Обождите, я сейчас.
Выбежала из комнаты. Через минуту вернулась, привела овцу.
- Вот, пожалуйста... пусть отвезут на самолете питерским. Разве я не понимаю. Развве жалко, когда люди от голода помирают. Я и еще кое-что дам.
И тут началось... Никакими словами не передашь душевного подъема людей. На другой день к санному обозу у деревни Дорохово, где назначили пункт сбора, присоединилась большая группа скуратовских крестьян. На головных санях восседал пожилой колхозник-инвалид, что пристыдил тогда на первом сходе Богданову. Замыкала обоз Клавдия Богданова. Ехала она в добротной и нарядной овчинной шубе, в новых валенках. Очень хотелось ей доказать всем, что совсем не такая она, как кое-кто подумал о ней на сходе. Как и другие, от чужой беды не отмахнется. Вон сколько добрых людей из ее родного села торопятся к самолетам в Хвойную. Она тоже нагрузила полные сани. Нашла чем поделиться с ленинградцами.
Как предсказывала Елизавета Михайловна Вятских - дело оказалось поправимым. Ну, а заведующей отделом пропаганды собрание в Скуратове послужило уроком на всю жизнь.
Вот такая история приключилась в ноябре сорок первого в деревне Скуратове Дороховского сельсовета Мошенского района. От Анастасии Михайловны Давыдовой мы узнали и какое горе пережила в военные годы Клавдия Богданова. На Ленинградском фронте погибли ее муж и оба сына.