— М-да-а!.. Выходит, душа у него к нашему делу Богом заточена, раз мимо образа машины пройти не смог…
— Вновь старую шарманку завел! Да будет ерунду-то городить! — задосадовал милиционер. — Снова ты со своими предрассудками: душа, образ, бог! Если ты в своей паровозной механике за семьдесят годков чего-то понимать навострился, то в чужой огород не лезь.
Но машинист принялся горячо уговаривать милиционера отпустить парня. В своей решимости отстоять Нефедова старик оказался неудержим:
— Он же только жить начинает, а ты его под откос решил… Не бери грех на душу, Кондраша! Ну, проскочил парень семафор, со всяким может статься… Ты себя хоть вспомни в его-то годках, небось, тоже по части шкодничества был мастак? Ты, вот что, Кондраша, всыпь-ка для порядку охальнику ремнем по заднему буферу и выдай ему на первый раз полную амнистию. А я его на поруки возьму. Сам знаешь, у меня помощник через два месяца в армию уходит, так, может, твоего арестанта получится к ремеслу приладить. Парень он вроде жилистый, шустрый, опять же машиной интересуется.
Тут машинист подошел к изумленному таким поворотом дела Борьке:
— А ты, разбойничек, поддувало-то закрой! Чай не запросто так тебя с кичи выручаю. Лопатой кочегарской мне сполна отработаешь…
Это было похоже на чудо: после долгих уговоров старика милиционер все-таки сдался и разрешил машинисту забрать задержанного подростка. Из отделения на свежий воздух Борька вышел с таким чувством, словно его и впрямь выпустили по амнистии из тюрьмы. Старик издали поприветствовал прогуливающегося по перрону важного человека в красной фуражке — дежурного по станции. Тот благосклонно кивнул в ответ.
— Ну что, пошли Марью Ивановну нашу искать? — словно его родной дед — строго и одновременно ласково с покровительственными нотками в голосе обратился к Нефедову пожилой машинист. Старик быстро зашагал в конец перрона. Борька едва поспевал за ним.
Метрах в трехстах от серого здания вокзала на запасных путях у складских пакгаузов остывал после многочасовой работы небольшой маневровый паровоз. Старому трудяге было далеко до элегантной красоты стремительных дальнемагистральных пассажирских локомотивов и богатырской мощи грузовых гигантов. И все-таки это была особенная машина! За свою недолгую паровозную судьбу Нефедов успел всею душой полюбить эту кособокую выносливую «кукушку» по прозвищу Марья Ивановна, а также се машиниста Ивана Степановича Купцова.
Первое, что поразило мальчишку, это идеальная чистота паровоза. Его поручни, ступеньки подножки, даже стальные бока были тщательно обтерты, полуметровые колеса блестели свежей краской. А ведь Борька был уверен, что совсем недавно — сперва вместе с Матросом, а затем из окна милиции — видел этот же паровоз запыленным и перепачканным маслом и смазочным салом. Но теперь он выглядел, как броненосец перед визитом адмирала.
Только позднее Борька понял, какой ценой достигался такой поистине флотский порядок на машине, которая каждую секунды работы подвергалась загрязняющему воздействию угольной и дорожной пыли, копоти, масла и т. д.
Возле паровоза невозмутимо покуривал чумазый помощник. Старик представил молодых людей друг другу. Перед тем как подать Нефедову руку, кочегар тщательно обтер ее паклей. И все равно после рукопожатия Борькина рука надолго обрела запах смазочного масла. Сам же молодой помощник, казалось, был насквозь пропитан угольной пылью, маслом, керосином и салом. Невозможно было определить, какой цвет изначально имели его штаны и куртка, совершенно твердая от изгари кепка, но теперь они были черными, как уголь. От кочегара исходил тяжелый, одуряющий запах пота и разной технической пищи, которую в большом количестве потреблял паровоз…
Перед тем как подняться в кабину, машинист обошел Марью Ивановну с личным молоточком, обстукивая ее, словно музыкант, пробующий камертоном инструмент перед выступлением.
— А ну, давай наверх! — наконец велел он Борьке, пропуская юношу первым на правах гостя в паровозную будку. В кабине царил основательный порядок, как в зажиточной крестьянской избе: медные детали надраены до блеска, стенки обшиты рейками и украшены портретами вождей партии и популярных киноартистов, боковые оконные проемы декорированы бахромой и для удобства снабжены мягкими подлокотниками, чтобы смотрящему вперед машинисту было удобно облокотиться об оконный косяк. В отдельных, заботливо покрытых лаком ящиках хранились инструменты и краска с кисточками, а у входа лежало несколько половых тряпок. И еще буквально повсюду можно было увидеть куски пакли для протирки всего и вся. Борька с уважением прочел на сверкающей, словно медаль, медной табличке над топкой: «Акционерное общество “Сормовские заводы”. 1913 год».