— Высшему не надо было открывать калитку, — прошептал Вин, оглушенный увиденным так же, как и все остальные. — Он может ходить через ваши барьеры…
***
С головокружением удалось справиться не сразу. Они с Леди стояли в нескольких метрах от здания тюрьмы, не обращая внимания на погрузившиеся в жирно хлюпавшую грязь ботинки. Ирвин глубоко дышал, пытаясь выгнать из памяти щекочущий ноздри запах крови Габриэли. Давняя шутка Рики насчет термоса обрела серьезность. Желудок сводило голодными спазмами, несмотря на то, что последняя охота на зубастого состоялась всего два дня назад, и потребности в крови Вин еще не испытывал.
Мысли в его голове перебивали друг друга. Увиденная ими сцена многое ставила на свои места. И погром в клинике, наконец, обрел смысл: высшему не нужно было забирать Габриэлю, ломать барьеры. Ему требовалось доставить подопечной вампирше эту маленькую серебряную деталь, обеспечившую Габрысе беспрепятственный проход через преграды. Все остальное же было им устроено исключительно ради отвлечения внимания. То, что всю операцию Эммануил провернул сам, свидетельствовало в пользу охотников: даже если предатель существовал, доверия к нему высший, судя по всему, не испытывал.
Кроме того, Вина беспокоили и другие мысли. Он не питал теплых чувств к Габриэле. Несмотря на то, что в течение прошлого года вампирша не раз помогала им, привязаться к ней дампир не успел, всегда ощущая подспудную настороженность. Да и вряд ли это было возможно: Габрыся не давала повода искать ее дружбы, всегда оставаясь отстраненной по отношению к Вину. К Леди она проявляла куда больше внимания, но мастер, судя по всему, к расположению пленницы осталась глуха. Тем не менее, зубастая сумела стать не совсем чужой. Год, а это достаточно приличный срок, они воспринимали её как союзника. И Ирвина до дрожи пробирала перемена в Леди и Агате, абсолютно равнодушно наблюдавших за мучениями их пленницы. Он пытался предположить, были бы они столь же неколебимы, если бы речь шла о человеке. Не о Беате, нет, скажем, о Фрее? Параскиве? Любой другой женщине, не близкой им настолько, чтобы зацепить сердце, но — человеке? И следом приходила жуткая мысль: а как Роман обращался бы с ним, Ирвином, если бы заподозрил или даже убедился в предательстве недавнего союзника?
С вампирами можно было не размениваться на такие мелочи, как сострадание и человечность. Все они, невзирая на мировоззрение, список грехов или полное отсутствие оного, оставались монстрами. Хищниками, кровавой угрозой. Выродками и убийцами, не достойными жалости. Перед мысленным взором Вина до сих пор стояли пальцы Ромека, которыми тот грубо и жестко, не заботясь о причиняемой боли, запихивал серебряную руну в недавно вскрытую рану Габриэли. Уши различали мучительный крик зубастой, не взволновавший ни одного из присутствовавших. Голова вновь закружилась, а желудок тоскливо сжался.
— Плохо? — обеспокоенно поинтересовалась наблюдавшая за ним Рика.
Вин поджал губы и покачал головой, не в силах отыскать нужные слова.
— Кровь?
— Нет. Не только, — помедлив, все же произнес он. — Жестокость, с которой действовал Роман.