Она отвернулась, и Санька, движимый сочувствием, сжал пальцами её плечо. Девушка руку не сбросила, но и не приблизилась, так и оставшись стоять, будто застыла в своей скорби.
— Мама как?
— Жива, — плечи дрогнули. — И, наверное, это все, что можно о ней сказать. Мне кажется, будто жизнь ушла из нее вслед за отцом. Они любили друг друга. Всегда. Любили настолько, что однажды мама сделала выбор в пользу него и его работы. Не охладев к нам, но будто отдалившись. Я её понимаю… наверное. Но мне её не хватает.
Санька вздохнул, опуская руку, и нехотя произнес:
— Ты её хотя бы можешь видеть. Обнять. Я свою не помню. И отца тоже.
— Что с ними случилось? — Беата повернулась, заправив упавшую на лицо прядку волнистых каштановых волос за ухо. Теперь в её глазах горело сочувствие.
— Не знаю, — Саня пожал плечами и прошел несколько шагов по комнате. Ему хотелось спрятать свой взгляд. Несмотря на нежность, испытываемую к Беате, та степень искренности, которая позволила бы открыть незарубцевавшуюся рану, еще не настала. — Умерли. Мне около пяти лет было. Или чуть меньше. У меня всего пара фотографий осталась. Иногда я смотрю на них и пытаюсь вспомнить… но ничего. Только смутное ощущение тепла. И уверенность в том, что меня любили. Меня бабка растила. Ну, как… мне было восемь, когда умерла и она.
Санька смолк и, ощутив предальскую слабость в ногах, опустился на застеленную пледом кровать, глядя на свои нервно сплетенные пальцы. Головы он не поднимал. Не хотел. Тепло и сострадание, излучаемое его собеседницей, окутывали его плотным коконом, побуждая продолжать. Рассказывать о том, чем он не делился раньше ни с кем. Только с Мраком. Да и то, будучи в глубоком подпитии, на той стадии, когда сознание доходит до дна, поднимая мутную взвесь не отпустившей боли. Мрак тогда слушал его молча. И его немота, пронизанная горьким пониманием, имела целебный эффект. Возможно, именно молчание Беаты и оказалось тем самым ключом к искренности. Произнеси она хоть слово сочувствия, пустого, непрожитого, не наполненного истинным осознанием, и хрупкая связь, возникшая в этой девичьей спальне, разрушилась бы, словно прогретое солнцем марево.
— Меня забрали в приют. Я не могу вспомнить ни одного дня из того времени. Но помню свои чувства. Страх. Ненависть. Горечь. Полное отчаяние. Я сумел сбежать. Не сразу, но добрался до Грожена. Научился воровать, чтобы добыть еду и хоть что-то из одежды. Научился обманывать, чтобы получать деньги или какой-то кров. Не знаю, чем бы закончилась моя история, но я встретил парня. Такого же уличного хулигана, в которого позже превратился и я. А он… он стал моим старшим братом. Благодаря ему я выжил. Не скатился до убийцы. Ну, до тех пор, пока не познакомился с Мраком.
Усмешка вышла жалкой. Санька не жалел о том, что наемник открыл для него путь к другой жизни. Почти четыре года назад, аргументируя свое предложение об обучении, Мрак сказал ему, что Саня погибнет на улице, так или иначе. И скорее рано, чем поздно. Сейчас, погрузившись в мир наемников, полный насилия, боли и смерти, Санька был всецело согласен со своим мастером. Слишком наивен он был. Слишком жизнелюбив. Слишком порядочен, невзирая на все обретенные на улице навыки. Той своей жизни ему было не жаль. Но сейчас, в доме охотников, перед мысленным взором молодого человека вдруг предстала детская. Такая, какая могла быть у него. Если бы его родители остались живы. Санька сморгнул, прогоняя из глаз колючую влагу, и обнаружил, что Беата тихо приблизилась и присела на корточки, накрыв его ладони своими.
— Спасибо, — он вымученно улыбнулся и осторожно отнял руки. — Но не надо. Я… наверное, не хочу, чтобы мне сочувствовали.
— Я не сочувствую, — покачала головой Бета. — Вернее, да, сочувствую, но слов не найду никогда. Тем не менее, в охотничьих семьях часто теряют родных. И, кажется, мне всегда будет больно.
Санька вновь улыбнулся и откинулся назад, коснувшись головой стены. Правая рука, скользнув по пледу, нащупала комочек ткани. Молодой человек поднес найденное к лицу и, нахмурившись, рассматривал небольшую тряпичную куколку, с намалеванным краской лицом, полустертым от времени, и смешными косичками из шерстяных нитей.
— Оберег, — пояснила девушка, поднимаясь и садясь рядом с ним, близко, так, что их бедра соприкоснулись. — Одна из наших дурацких традиций.
— Почему же дурацких? — отрешенно возразил Санька, пытаясь понять, почему сердце так гулко стучит в горле. — По-моему, очень мило и…