— Интересно, каким образом вы намерены меня нейтрализовать? — улыбнулся я.
Лицо Виррен стало похоже на маску.
— Мне бы крайне не хотелось прибегать к подобным мерам, страж Ром.
Мы стояли друг напротив друга. Я — в простом чёрном костюме, с клинком на боку и Тенью, готовой в любой момент сорваться. Она — в белом, с холодным взглядом, за которым скрывалась уверенность человека, привыкшего управлять не только людьми, но и их мыслями.
Со стороны мы, наверное, выглядели так, словно просто переглядываемся, проверяя выдержку друг друга. Но настоящая схватка велась на невидимом уровне.
Виррен снова ворвалась в мой разум без предупреждения. Резко, как хирург, разрезающий плоть скальпелем. Я почувствовал давление — ровное, холодное, как поток ледяной воды, обрушившейся на каменные стены. Она не пыталась скрываться. Она хотела меня сломить.
Внутри головы зашумели образы: сияющий Альбигор, в котором нет ни кланов, ни интриг; дети, свободно владеющие всеми склонностями; мир, где никто не сражается за право быть чьей-то собственностью. И я — в центре этого мира. Статуя, символ, вождь. Её мёд был сладок, но я слишком хорошо знал, что в именно в мёд на пирах любят добавлять яд.
«Ты создан для этого», — её голос звучал прямо в черепе, она не шевелила губами. — «Ты должен уничтожить Совет и повести людей. Не противься своему предназначению…»
Я усмехнулся — мысленно, чтобы она ощутила моё презрение.
— Как удобно списывать всё на предназначение.
«Ты был создан для этого».
Я поднял перед её волной щит. Генерал внутри меня молчал, но я чувствовал его: его память была самой крепкой стеной, которую я только мог возвести. Виррен била в неё, как река в половодье. Давила, обрушивалась, пыталась смыть мои защиты — но вода ломает плотины лишь там, где есть трещины.
В нашем с Генералом разуме не было трещин. Не для неё.
Я пустил в ответ другое: картины войны, походов, крови. Легионы Ноктианцев, ревущие под алхимическим штормом. Имперские воины — по колено в грязи и крови, с Тень-Шалем в руках. Не белые статуи на площади, а сила, которую не приручить. Виррен дёрнулась. Её волна на миг ослабла.
— Я не понимаю, — сказал она беззвучно, одними губами. — Что это…
Что ж, создание и правда оказалось сильнее создателей.
Я ворвался в её разум. Сотни чужих голосов, фрагменты мыслей, ментальные печати.
Удивительный человек эта Виррен — казалось, она почти не умела испытывать эмоций. Ее память не подкинула мне ни привязанности к кому-либо, ни семьи, ни детей. Лишь расчеты, хладнокровие и безразличие к подопытным. Не женщина, даже не особо-то и человек — живая функция на службе идей своего ордена.
Она годами строила свой разум как храм — всё, чтобы достичь совершенства. Но я ворвался в него как варвар.
Виррен пыталась удержать меня, но её уверенность давала сбой. Она вновь усилила натиск — ударила по моей памяти, пытаясь вытащить самые уязвимые образы: моё детство в Дневном клане, насмешки братьев-принцев, предательство Остена… Я ощутил отголосок старой боли, но только ухмыльнулся.
— Не туда смотрите, магистр, — бросил я ей. — Эти раны давно зажили.
Я держался за другое. За Ильгу. Хвана, Элвину, даже Лию и Салине. Их лица, смех в казармах, ужины у костра, битвы с гибридами. Вот мой якорь. Моя настоящая сила. Те, ради кого я готов сломать любого.
Защита Виррен дрогнула. Я почувствовал, как ментальные блоки пошли трещинами, как сама ткань её ментального «храма» рушилась под давлением психической силы. И тогда я рванул вперёд. Тень в моей голове, память Генерала и моя собственная Мысль слились в единый удар.
Виррен охнула — впервые вслух. Её колени коснулись пола. Глаза остекленели, зрачки расширились. Я держал её разум, как руку в кулаке. И понимал: стоит мне сжать пальцы — и магистр перестанет существовать как личность.
Снаружи мы всё ещё просто смотрели друг другу в глаза.
Но внутри я уже взял её под контроль. Полностью.
— Теперь ты будешь слушать, — произнёс я холодно. — Только меня.
Она не ответила. Но я почувствовал — её воля больше не сопротивляется. Она моя.
Я держал её разум в своих руках, и это ощущение было… опасно сладким. Человеческая воля, даже сильная, когда ломается, звучит одинаково — как треск льда под сапогами. У Виррен он был звонким, упругим, но треск всё равно пошёл.
— Покажи, — приказал я тихо, будто себе самому. — Кто стоит за тобой. Покажи всех.
Она не сопротивлялась. Не могла. Её мысли раскрывались, как страницы книги, и я лишь выбирал, куда смотреть.
Вспышки образов били в голову одно за другим.