— Итак, товарищи, все собрались, можем приступить к делу, — начал Герман Надеждин. — Я считаю, что больше ждать нельзя. Да и нечего.
Маруся почему-то вспомнила, что так же сказал Михаил Вольский перед началом забастовки.
— Теперь, после провала стачки, — негромко продолжил Герман, — после того, как многие революционеры брошены в тюрьмы, после того, как по деревням свирепствуют карательные экспедиции, мы просто обязаны выступить с протестом. И протестом нашим должна быть справедливая казнь палачей и сатрапов, пьющих кровь народную. Мы должны ответить на аресты наших товарищей и страдания народа жестким террором.
И говорил он точно так же, как Михаил, почти теми же самыми словами.
— Мы здесь собрались для того, чтобы вынести приговор преступникам по нашим революционным законам. Слово о преступлениях начальника карательного отряда Луженовского, подавляющего справедливые бунты крестьян, и вице-губернатора Богдановича имеет товарищ Михайлов.
Взгляды присутствующих обратились на Платона. Михайлова в организации уважали: он обычно мало говорил, но много делал.
Платон Михайлов не спеша поднялся.
— Вот точные цифры. В селе Александровке, — розным голосом начал он, — перепороты все домохозяева, начиная с крайнего двора. В Павлодаре замучены до смерти семь человек, в Алешках — пять, в Липягах — девять. Что же касается Богдановича — во многих селах по избитым и уже потерявшим сознание крестьянам казаки по его приказу ездили на лошадях, чтобы продлить их мучения… Список преступлений, творимых по приказу Луженовского и Богдановича, можно продолжать до бесконечности, только вот надо ли? Все мы об этом и так прекрасно знаем. Их смерть будет только справедливым возмездием за издевательства над народом. Поэтому комитет предлагает осудить их на смертную казнь.
— Убить их как бешеных собак! — вскочил Максим Катин.
Все заговорили разом, потом так же разом умолкли, и в тишине отчетливо прозвучал голос Надеждина:
— Значит, убить. Богдановича, Луженовского…
— Хорошо бы и губернатора фон Лауница. Тоже большая сволочь! — звонко крикнул Аркадий Сперанский.
— И губернатора фон Лауница. Однако Лауница оставим на потом, сначала нужно разобраться с этими двумя. И пусть жребий решит, кому совершить святое дело.
Все невольно притихли. Одно дело — громко кричать и возмущаться, другое — взять на себя обязательство реально совершить казнь. И возможно, заплатить за это собственной жизнью…
В этот момент низкие тучи грязно-молочного цвета словно расступились, и солнце выглянуло в прогалину. Сразу и снег, и Цна перестали быть серыми и хмурыми, они словно очистились от скверны… «Что это, — подумала Маруся, — может быть, знак? Наверное, знак! Или нет? Ох, какие глупости приходят мне в голову!»
— Не надо жребий, — неожиданно сказала она.
Взгляды присутствующих обратились на Спиридонову. Она казалась на удивление спокойной, только едва заметное дрожание голоса выдавало с трудом сдерживаемое возбуждение.
— Не надо жребий. Я решительно настаиваю, чтобы приговор над Луженовским доверили осуществить мне.
Она поднялась со своего места — с поваленного дерева — и вытянулась перед Неждановым во весь свой небольшой рост.
— Я сделаю. Я сама.
Луч солнца упал на ее лицо. Марусе в этот момент почудилось, что весь народ, вся Россия ждут от нее этого подвига и благословляют на него.
— Я сделаю — торжественно повторила она.
Убийство Богдановича было поручено Максиму Катину и Ивану Кузнецову.
На следующее утро Маруся проснулась со странным чувством. В первый момент показалось — все как обычно, но потом сразу вспомнилось: нет! Нет, теперь между нею и всеми остальными людьми пролегла невидимая черта. Черта, отделяющая жизнь и смерть, преступление и возмездие за преступление. Она, Маруся Спиридонова, теперь не принадлежит себе. Она теперь — только орудие, карающий меч в руках у страдающего народа. «А как же не убий? — Мысль откуда-то из детства мелькнула и пропала. — Так надо, так надо», — убеждала она себя. Убить палача — не значит убить человека. Луженовский не человек, он выродок, он… Это убийство — не смертный грех, Господь услышит ее. Больший грех — не убить, промолчать, примириться, скрыться за свое неведение. Убив Луженовского, она принесет неоценимую пользу, приблизит день революции, тот день, когда «не будет богатых и бедных, господ и рабов, властителей и подвластных», — ну вот, опять ей на ум пришли знакомые с детства строки Священного Писания… Глупости. Пора бы уже отучиться просить прощения и помощи у Господа. Какой Бог? Бога ведь нет…