Итак, товарищи, сильно и дружно включайтесь в борьбу за свободу всего народа. Мы не одни, голодный пролетариат, трудовое крестьянство и сознательная часть армии и флота уже восстали за народную свободу, за землю, за волю».
Рыжий замолчал, поднял глаза от бумажки и опять нерешительно обвел взглядом слушателей. При этом выражение лица у него было, как у школьника, ожидающего объявления отметки экзаменационной комиссией.
Комиссия молчала, и пауза грозила затянуться. Первым ее нарушил Михаил Вольский.
— Ну что ж, по-моему, неплохо, — одобрительно заметил он (хотя чуткая Маруся уловила в его голосе скрытое снисхождение). — Главное сказано. Только вот я бы уточнил предложение о путях выхода из кризиса. Как это там у вас? Позвольте, пожалуйста!
Он перегнулся через стол и небрежно взял из рук рабочего бумажку с текстом:
— Вот это место: «От старого правительства ждать больше нечего, оно изжило себя». И дальше я бы добавил, — Вольский заглянул в свои записи: — «Только Учредительное собрание, избранное на началах равного, прямого и тайного голосования, выведет Россию из того положения, в которое поставило ее преступное правительство. И до тех пор, пока существует военное положение усиленной охраны, пока свободе слова, печати, собраний и союзов, неприкосновенности личности угрожает опасность, всеобщая политическая забастовка не может прекратиться. Она должна продолжаться». Согласны?
Рыжий смущенно пожал плечами:
— Неплохо.
— Ну что, товарищи, — Михаил Вольский обернулся к сидящим на диване, — вы согласны вставить этот кусок в обращение?
— Почему бы и нет, — кивнул Надеждин. — Войне с Японией конец, а война с правительством до победного! Хорошо.
Остальные тоже закивали и заулыбались, только Аня Авдеева сидела с каменным лицом. Нет, она была не против добавления к тексту обращения, — просто не могла пересилить свою неприязнь к Михаилу. «И перед кем он все время рисуется? Позер несчастный!»
— Так в чем же конкретно состоит моя задача? — спросила Маруся, стараясь не выбиться из того строго делового тона, который она взяла на собрании.
— Ты должна просто потолкаться в толпе, послушать, о чем говорят. Выяснить, как настроены рабочие. Только ни в коем случае не встревать в разговоры и не заниматься агитацией.
Маруся и Владимир неторопливо шли в сторону Козловской. Он, слегка склонившись, вел ее под руку: Марусина голова едва доставала ему до плеча. Так повелось еще с весны, что после собраний Вольский провожал Марусю до дома. Было довольно поздно — собрание закончилось около десяти. Свежевыпавший снег так приятно поскрипывал под ногами, и ночь такая тихая… Чуть подморозило, но ровно настолько, чтобы не дать снегу тут же превратиться в грязное месиво.
— Не понимаю, зачем это нужно. И так понятно, что рабочие двумя руками за забастовку, — Маруся упрямо вздернула подбородок.
— Ну, ты все-таки сходи, — уклончиво улыбнулся Владимир и, тут же посерьезнев, сказал: — Слушай, я давно хотел тебя спросить…
— О чем?
— О приговоре.
Скорее почувствовав, чем заметив, как сразу замкнулось Марусино лицо, он быстро добавил:
— Если не хочешь, можешь ничего не говорить.
Маруся с вызовом взглянула на него:
— А что тебе непонятно? Что я хотела избавить мир от этой мрази? — Заметив, что Вольский невольно поморщился, горячо продолжила: — Да-да, мрази. Если я тогда, в октябре, решилась убить Луженовского, зная о его преступлениях лишь с чужих слов, то теперь, когда я была там, в этих деревнях, и все видела своими глазами… Когда я вспоминаю мужиков, сошедших с ума от истязаний, безумную старуху мать, у которой пятнадцатилетняя красавица дочь бросилась в прорубь после казацких ласк, то никакие силы ада не остановят меня от выполнения задуманного…
Маруся до крови прикусила губу.
Владимир успокаивающе и сочувственно погладил ее по руке:
— Я знаю, все знаю. И понимаю тебя. А спросить хотел не об этом. Вернее, попросить…
Вольский замолчал, словно подыскивая нужные слова.
— Очень часто тот, кто выполняет казнь над мучителями народа, потом гибнет на эшафоте. И гибнет с радостью, потому что, идя на акт, не скрывает ни своего имени, ни сущности поступка. Это понятие и оправданно: пусть негодяи знают, за что расплачиваются. Такая гибель едва ли не больше служит нашему делу, чем сам акт возмездия. Но, Маруся…