Твое заявление губернатору. как слышно, попало в его руки, надо ли его печатать? Думаю, да. Все, что вертится вокруг твоего имени, имеет значение. Из письма к тебе старых испытанных борцов ты увидишь, что есть глубокие основания ставить тебя так высоко, как ты есть у меня, не в силу легкомыслия и увлечения. Ты сильна сама по себе и ты вдвойне сильна благодаря своей идее… Впрочем, я не хочу писать тебе о том, как я ценю тебя, скажу только, что у меня не хватило бы слов и оборотов для выражения того с. р. чувства и настроения, которым я полон к тебе. Ты «смелый сокол», который умел летать, но не умел ползать… Я думаю, что моя Маруся теперь поумнеет, что дикие образы реже будут посещать ее милую горячую головку, она совладает с своими нервами и не будет глупить с голодовками и самопроизвольной смертной казнью. Маруся, ведь ты теперь каторжанка «бесправная», и правы те, кто говорят: что тебе надо свершить второй подвиг, суметь «жить»… Но ты свершишь его, если только тюрьма и болезнь не сильнее всего. Ты, знаю, готова улыбаться, а мне, право же, очень больно думать о смерти моей Маруси, какой бы всеполной готовности я ни имел идти за нею…
В Тамбове работишка идет швах — увлеклись… В пропавшем [письме] писал, что доволен твоим ответом мне, и пояснил свое то, неудобопонятное: принцип всякого действия — расширение; удовлетворения быть не может, психика самочувствия, положенная в основу поведения, повела бы к рекомендации всем заняться [террористическими] акциями, т. к. они ведут к полноте жертвы. Усмотрев это в твоих письмах, я восстал против такого принципа, а потому удовлетворился твоим письмом.
А теперь еще несколько слов от себя для тебя. Прежде всего я тебя очень, очень люблю и хотел бы отдать тебе дотла все свои силы и свои легкие (довольно крепкие пока, я клянусь), все, кроме sisteme nerveux (грамотно ли? кстати я заметил, что ты пишешь без ошибок, что далеко не у всех бывает…), которая очень плохой подарок. С таким прибавком ты бы скоро выздоровела, в глаза бы насмеялась смерти и поработала бы на страх врагам. А я бы поспешил с одними нервами обойтись. Это было бы «семейным» разделением труда… Я так хочу, Маруся моя, чтобы ты жила, одолев все преграды, и мне даже в груди больно, когда ты кашляешь. Жаль, что у меня зрение плохое, мне очень хочется видеть тебя ясно… близко и поцеловать. Маруся, ты мне очень правишься и я иногда жалею, что не поцеловал тебя, когда видел последний раз… а ведь это можно было? После всего: люблю тебя.
2
Моя дорогая ворчунья. Ей Богу, никогда не позабывал о тебе и всегда, когда имелась возможность, спешил напомнить о себе весточкой, но увы ни одного ответа никогда не получил. Мне казалось, что ни одна моя записка не попала к тебе и писать безответно, без уверенности, что именно ты читаешь их, мне не улыбались.
Наступает наконец момент решения нашей участи. Многие, а вместе с ними и я, и «дачник» отправляемся в ссылку. Впрочем, когда и что, будет трудно сказать с точностью, потому что сведения о нас находятся еще в Департаменте полиции. Дачник очень доволен таким оборотом его дела и мечтает уже о возвращении из ссылки вольным и невольным образом. Об этом же думаю и я.
Моя непоседливая натура вряд ли сумеет приспособиться к однообразию ссыльных, а потому и участь моя будет решаться исключительно от моего хотенья, а что это за хотенье, конечно, ты можешь предположить.
Настроение у всех живое и бодрое — даже «папа-мама», который тоже будет ссылаться — с надеждой г упованием смотрит на будущее. Все без исключения видят в своей поездке маленькое parti-de-plaisir, а потому беспокойства она ни у кого не вызывает, кроме, правда Семеныча, который немного хандрит. Тюремная стена совершенно не препятствует новостям, которые широким потоком идут к нам в камеры, хотя, правда, проходя через фантазирующие головы сидящих, зачастую принимают форму какой-нибудь грандиозной нелепости вроде восстания или амнистии, что варьируется на разные лады. Так что однообразия не замечается. Все бы обстояло хорошо, только вот ты, дорогая Маруся, не нравишься мне. За последнее время, судя по выдержкам из твоих писем, я вижу, что твое настроение ухудшилось а потому ухудшается и здоровье. Вполне понимаю твою досаду, но с другой стороны скажу словами Гершуни: «Умирай смело, а живи бодро и радостно», — ты еще нужна нам, Маруся — нужна— а потому— жить, жить и жить…
Кто знает, что сбудется в жизни со мною
И скоро ль. на радость соседских врагов,
Могильной засыплюсь землею.
Мой дорогой Олег — думаю, что врачи не порадуются, думаю, что Маруся будет крепка, весела и здорова, а что сбудется в жизни — то посмотрим. Помнишь ли ты грандиозное дело экспроприации 800 тыс. из Московского банка — сделали ли это социалисты-революционеры, как оказалось, не Московский Комитет — официально отказался от этого дела и он был вполне справедлив, потому что это сделала Московская оппозиция (ох уж мне эти оппозиции!) и Московскому Комитету, кажется, ничего не попадет, хотя ведутся усиленные дипломатические сношения.