Ввиду изложенного прошу Ваше Высокопревосходительство сократить на один год назначенный мне срок запрещения с 15 апреля 1908 года, если не в полном объеме, то хоть по отношению к Тамбовской губернии. Заявляю при этом, что это мое ходатайство вызвано не какими-либо политическими намерениями, а исключительно изложенными семейными и имущественными обстоятельствами.
Если Баше Высокопревосходительство не сочтет возможным удовлетворить это ходатайство, то прошу разрешить мне жительство хотя бы в Харькове, где живет с семейством отец моей жены инженер К. Э. Кнюпфер, в доме которого мы могли бы с женой и с ребенком прожить до окончания срока высылки из Тамбова.
Ответ на прошение покорнейше прошу сообщить моему отцу, присяжному поверенному Казимиру Казимировичу Вольскому в Тамбов.
5/18 марта 1908 года Михаил Вольский
Секретно
Начальнику Тамбовского
Губернского Жандармского
Управления.
Доношу, что 2 сего апреля около 12 часов ночи в городе Борисоглебске при выходе из квартиры девиц Ефремовых, на Дворянской улице, тремя выстрелами из револьвера убит подъесаул Аврамов. Вместе с ним находился Борисоглебский уездный исправник Протасов. Убийца не обнаружен.
5 апреля 1906 года
Капель стучала по крышам домов, талый снег опять превратил улицы Тамбова в непроходимое грязное месиво. Впрочем, это не так уж и огорчало его жителей. Весенняя грязь — явление быстро проходящее… А весна чувствовалась во всем: в веселом журчании Цны, освобождавшейся из-подо льда, в яркой синеве неба. Дни стали намного длиннее, темнело поздно.
В доме напротив земской аптеки, в квартире девиц Ефремовых вечеринка была в самом разгаре.
«Утро туманное, утро седое», — надрывно звенела гитара.
Чуть пьяный бас задушевно выводил строки известного романса: «Нивы печальные, снегом покрытые…»
Обладатель баса — высокий грузный мужчина лет около сорока — сидел, развалясь, на низеньком диванчике под ярким и пестрым ковром. Рядом с ним примостилась рыжая девица, ломаная и худая, как голодная кошка. Впрочем, такая же грациозная.
— Нехотя вспомнишь и время былое… — подпела она хрипловатым голосом. — Вспомнишь и лица, давно позабытые…
Дуэт был жестоко прерван стуком распахнувшейся двери.
— А ну, кончай тоску наводить! — В дверях стоял Петр Аврамов, высокий, большой, тоже чуть пьяный. — Протасов! Ежели охота тебе гитару мучить, так спой что-нибудь эдакое… Пристойное! А то развел тут турусы на колесах, девушка небось скучает. Правду я говорю, Лизонька? Ведь скучаете?
Девица улыбнулась, потянулась, но ответить не успела: вслед за Аврамовым на пороге возникла еще одна дама такая же рыжая и грациозная, но чуть полнее и ниже.
— Петенька, Петенька! — пропела она. — Как вам не стыдно! Ну почему же «турусы на колесах»? Это же Тургенев, высокое искусство!
— Извините, Антонина Ивановна, — Аврамов галантно склонился к ручке своей собеседницы, — не знал-с. Ежели вам нравится — пожалуйста. Готов признать это шедевром.
— Ах, Петенька, Петенька! — насмешливо сморщила нос Антонина Ивановна. — Он всегда так любезен, этот Петенька!
— Ну что, — спросил выбитый из колеи исправник Протасов, — я могу продолжать?
Он вопросительно посмотрел сначала на Аврамова, потом на Лизу. Та опять потянулась:
— Ах, нет, Александр Иванович. Давайте лучше споем «Хризантемы». Знаете?
И она, не дожидаясь, начала низким, неожиданно сильным голосом:
— Отцвели уж давно хризантемы в саду…
Протасов перебирал гитарные струны, стараясь подыграть певице.
Аврамов плюхнулся на низенький пуфик, стоявший рядом с диваном, и восторженно уставился на Лизу. Антонина Ивановна отошла к окну и вгляделась в сгущающиеся сумерки.
— Опустел наш сад, вас давно уж нет, и брожу я, весь измученный… s— пела Лиза.
— А вот и еще гости, — вдруг довольно громко и невпопад вскрикнула Антонина Ивановна.
Лиза сбилась и. замолчала. Аврамов раздраженно взглянул на Антонину и не сдержался.
— Кого еще принесло? — Заметив удивленно вздернутые брови и сжавшиеся губы женщины, быстро поправился: — Виноват-с.
Антонина Ивановна хотела было что-то сказать, но в этот момент раздался стук дверного молотка.