— Расскажите о себе, — вдруг попросила Мария.
Майоров смутился:
— Я? Да, собственно, и рассказывать нечего.
— У вас есть семья?
— Есть… Отец и сын. Семья из трех мужиков.
Спиридонова внимательно посмотрела на него, но уточнять насчет жены не стала. Потом спросила:
— Вы ведь, по-моему, из крестьян?
— Да.
— А откуда именно?
— Из Казанской губернии. Есть там в Свияжском уезде такая деревня Гордеевка, — улыбнулся Илья и добавил: — Ничего себе была деревня, богатая.
— А теперь?
Майоров развел руками:
— Давно дома не был. Думаю, что плохо. Теперь в деревне какое богатство!
— Поэтому ты так хорошо и разбираетесь в крестьянских делах… Так сказать, знаете проблему изнутри, — подытожила для себя Мария.
Майоров усмехнулся:
— Вообще-то не совсем точно. Б деревне я провел детство. А с десяти лет жил в Казани. Сначала гимназия, потом университет.
— Так ваш отец был обеспеченным человеком?
— Не нуждались, хотя и достатка большого не было. — Улыбка у Майорова стала еще шире и добродушней. — Отец мальчонкой свез меня в город и предупредил, чтобы на него особенно не рассчитывал и сам думал о жизни. С пятого класса я уже давал уроки.
Спиридонова подумала, что у этого Ильи Андреевича вполне типичная судьба революционера. Он был ей симпатичен: светлые глаза, взгляд честный, открытый и при этом какой-то детски-наивный. И улыбка хорошая. А он ведь ссылку с тюрьмой прошел… Интересно, сколько ему лет? Он явно моложе ее лет на пять-шесть… Впрочем, может быть, и больше.
Она продолжила допрос с пристрастием:
— На каком факультете вы учились?
— Сначала на медицинском, потом — на естественном.
— Почему же решили перейти?
Майоров покраснел, и досадливо сказал:
— Это разве важно? По личным причинам.
— Ну что ж, — не стала она настаивать. В конце концов, это действительно не так уж и важно.
Некоторое время они опять шли молча. Потом Майоров неожиданно сказал:
— У меня умерла мама.
— Что? — Мария не сразу поняла, о чем он.
— Вы спросили, почему я оставил медицинский факультет.
— Да?
— У меня умерла мама. Она умирала долго и мучительно, врачи ничем не могли помочь… И я разуверился в медицине.
Мария взглянула ему в лицо — лоб Ильи прорезала горькая морщинка, глаза потемнели и словно ввалились. Она вдруг поняла: он же до сих пор переживает свое бессилие перед смертью дорогого человека! Видно, мать занимала большое место в его жизни…
Повинуясь внезапно возникшему импульсу, она остановилась и взяла его руки в свои ладони, ласково прошептала:
— Ну, будет, будет…
Майоров вдруг наклонился и коснулся губами ее запястья.
Сцена длилась всего несколько секунд. Потом Мария, словно опомнившись, резко выдернула руку и быстро пошла вперед.
Майоров шел с ней рядом и молчал. После этого признания и жеста оба чувствовали себя неловко — будто перешли некую грань, отделяющую людей, грань, переступать которую Мария Спиридонова давно себе запретила.
У особняка Уваровой она сухо простилась со своим спутником, подчеркнуто по-товарищески протянув для пожатия руку.
Шестого июля, около трех часов пополудни, адъютант военного агента лейтенант Леонгард Мюллер просматривал почту: бумаги и депеши, присланные из Берлина.
Лакей возник рядом со столом почти бесшумно: результат многолетней выучки. Хорошие слуги должны быть в доме незаметны. Мюллер поднял голову:
— Что вам, Пауль?
— Господин советник посольства просит вас пройти в малиновую приемную.
— Передайте господину советнику, что я освобожусь через десять минут.
— Простите, — лакей почтительно наклонил лысеющую голову, — господин советник настаивает, что это срочно.
Мюллер едва заметно поморщился:
— Хорошо, сейчас.
Он аккуратно сложил бумаги в красивую кожаную папку, щелкнул замочком и не торопясь направился к выходу.
Малиновая приемная — прохладная просторная комната, обставленная дорогой кожаной мебелью, комната как будто еще из прошедших, спокойных времен. Первый советник германского посольства в Москве доктор Рицлер стоял у окна, сжимая в руке какую-то бумагу.
— Взгляните, Леонгард.
Мюллер пробежал глазами написанное. Это было предписание председателя Чрезвычайной комиссии Дзержинского, в котором два лица уполномочивались для переговоров с графом Мирбахом по личному делу.
— Вы что-нибудь понимаете, Леонгард? Какие личные дела могут быть у ЧК с господином послом?