— Нам бы надо договориться, как мы будем все докладывать Борису Викторовичу.
— Иван Терентьевич, — укоризненно произнес Федоров и взглядом показал на спящего в кресле рядом с Фомичевым не то монаха, не то священника в черной рясе, с серебряным крестом на цепи, зажатым в сцепленных на коленях руках. «Нет, дорогой, — про себя ответил Федоров, — я ни о чем с вами сговариваться не намерен, вы должны действовать вполне самостоятельно, только тогда вы и ценны для меня…»
Федоров отвернулся к окну и глядел на чистенькую, уютную, всю в весеннем буйном цветении французскую землю. Разноцветные домики среди белых, розовых и голубых садов. Раннее утро, но люди уже холят кормилицу-землю. Вот старик, став ногой на лопату, поднял голову, сдвинул на затылок мятую шляпу и равнодушно смотрит на мчащийся поезд. Молодая женщина в белоснежном чепчике и длинной ярко-багровой юбке, нарядная, точно на бал собралась, держала, обняв за шею, теленка: наверно, боялась, как бы он не попал под поезд. От одинокого хуторка, стоявшего у самого полотна, за поездом погнался косматый пес, он бежал рядом с поездом, смешно подскакивая, и лаял… Все это пестро и неустойчиво виделось Федорову и мгновенно отлетало. Все чаще поезд пересекал шоссейные дороги; там, перед опущенными шлагбаумами, стояли крестьянские повозки.
Появилась параллельная железная дорога, по ней катились, точно нарисованные ребенком, вагончики и кудряво дымил паровоз. Стало чувствоваться приближение большого города. Федоров заглянул вперед и увидел низкую тучу над горизонтом — это уже был Париж.
Все увиденное в его сознании задерживалось разве на секунду-другую, он обязан был все видеть, хотя бы из чувства осторожности. Но вся эта летящая в окне жизнь была ему совершенно чуждым и не интересующим его миром. И если он сейчас волновался, что скоро будет в Париже, то только потому, что там был Савинков. Это умышленное нелюбопытство ко всему, что не касалось дела, он обнаружил в себе еще в Москве, когда друзья говорили ему: «Счастливец, ты увидишь Париж», — а он почти не понимал, о чем они говорят: «Ну и что из того? Увижу ли я Савинкова — вот что главное!»
Монах или священник проснулся, но тотчас закрыл глаза и долго шевелил губами, наверное, повторял утреннюю молитву. А потом спросил у Фомичева:
— Мосье постоянно живет в Париже?
Фомичев не знал французского и глупо закивал головой.
— Нет, мы с другом едем в Париж первый раз, — ответил Федоров.
Монах закатил зрачки и сказал негромко, будто про себя:
— Великими соблазнами наполнен этот город…
Федоров улыбнулся:
— Человек, расположенный к пороку, найдет великие соблазны и в самой глухой деревне.
Монах с интересом посмотрел на Федорова.
— Нравы большого города содействуют порокам, — сказал он.
Федоров промолчал и стал смотреть в окно. «Черт с тобой и с твоими пороками, — думал он. — Мне уже нужно думать о том, как я начну разговор с Савинковым».
Тревоги Фомичева были на его лице, но Федоров рассеивать их не собирался: чем больше Фомичев будет перед Савинковым самим собой, тем лучше.
В туалетной комнате, умываясь, он увидел себя в зеркале — на него хмуро смотрел усталый мужчина с черной, какой-то не устоявшейся бородкой и густыми черными бровями. И глаза у него были отрешенные, обращенные в себя. «Веселей, дружище», — сказал себе Федоров, и тот, в зеркале, вдруг подмигнул ему и рассмеялся.
Поезд уже ворвался в окраины Парижа. Еще по-прежнему было много зелени и цветущих деревьев, но каменные творенья людей — их дома — жались друг к другу все теснее, поднимались все выше, делались больше. И наконец поезд, упруго тормозя, вошел под крышу вокзала. В вагоне стало сумеречно. Все засуетились…
В квартире Савинкова заканчивалась подготовка к встрече гостей. Только что явился Павловский, — как всегда, в своем военном френче без погон и в начищенных до блеска, не раз уже ремонтированных сапогах.
— Я изменил свой план, — сказал ему Савинков. — Сегодня с Мухиным наедине говорить не буду. Мы поговорим втроем: он, Фомичев и я. Но, как условились, вы будете в соседней комнате; если я говорю: «Напрасно вы приняли нас за дураков», — вы входите и делаете свое дело. Решили — как?
Павловский вынул из кармана короткий кинжал.
— Чтоб никаких недоразумений с полицией! — отвернулся Савинков.
— В Сене обнаружат труп, который никто не сможет опознать, — вот и все, — пряча кинжал, сказал Павловский.
Когда в передней раздался звонок, Савинков, несколько помедлив, пошел открывать.
Перед ним стоял мужчина лет тридцати пяти, в черном, по моде сшитом в талию пальто с узким бархатным воротником и в темной короткополой шляпе. Он был похож на профессора или преуспевающего врача. А из-за его спины выглядывала знакомая Савинкову подобострастно и боязливо улыбающаяся физиономия Фомичева.
— Это мы, Борис Викторович… мы прибыли, — скороговоркой пробормотал Фомичев.
— Прошу, — посторонился Савинков, пропуская гостей.
Они прошли в комнату, которая считалась столовой, и сели за большой овальный стол, накрытый простой льняной и далеко не свежей скатертью. Вокруг стола стояли пять стульев и одно жесткое кресло, в которое сел хозяин. Федоров заметил, что квартира выглядит очень бедно, даже подчеркнуто бедно, — на окнах не было ни гардин, ни занавесок, стены были голые, а старые обои — в пятнах. Интересно, Савинков действительно здесь живет или это квартира для служебных встреч?
— Вы рассчитывали увидеть меня утопающим в роскоши? Особенно после того, как мои люди в Варшаве закатили вам встречу в самом дорогом отеле?
Федоров благодарен Савинкову — своим вопросом тот вовремя напомнил ему, что он имеет дело с умным и наблюдательным человеком.