Так полагали все...
*****
На дворе стояла осень. Было около восьми часов. Вечер выдался холодным; ветер с реки упорно бил в окно, то самое, где сидели у ярко горящего камина двое. Сидели близко, чуть ли не положив руки в огонь, и оба заворожено смотрели на пламя. Чувствовалось с первого взгляда, что эти люди близки друг другу, достаточно было взглянуть на их согнутые спины, одна близ другой, на головы, чуть ли не касающиеся висками, на выражение лиц обоих, развязность движений, посадку в кресле.
Человек, сидящий слева, - в синем халате, обшитом золотым позументом - проговорил, заканчивая начатый ранее разговор:
- Итак, мы все уладили, Гутрэ. Теперь я спокоен.
- Остается еще одно дело, - напомнил канцлер. - Я о том парне, о бедняке.
- Что заколол сегодня Оливье? Это вопрос решенный. Завтра утром его повесят. Я сам буду присутствовать при казни.
- Вот как! Завтра утром. А почему бы не сейчас?
- Сейчас мне не до этого, я устал и хочу отдохнуть. Пусть поживет до утра.
Некоторое время Гутрэ пристально глядел на графа. Казалось, он над чем-то размышлял. Потом произнес:
- Выходит, бедняга обречен?
- Да ведь он убил моего управляющего! Ты знаешь, сколько лет тот служил мне верой и правдой. А теперь его нет. И кто тому виной? Какой-то простолюдин!
- Но Оливье сам виноват. Зачем было убивать жену и ребенка этого бедняка? Я нахожу, что этот малый справедливо отомстил.
- Оливье немного переборщил, это верно, - согласно кивнул де Ла Марш, - но, клянусь животом Христовым, его жизнь мне дороже, чем жизнь какой-то женщины с ребенком. Что будет с графством, если я стану закрывать глаза на то, как крестьяне режут моих слуг будто свиней, да еще и у меня на глазах!
- Но ведь вы совершаете несправедливое деяние.
- Если я стану судить по справедливости, меня надо вышвырнуть отсюда, а замок отдать на разграбление черни. Да полно, Гутрэ, с каких это пор ты стал говорить о правосудии, да еще и в отношении какого-то раба, посмевшего поднять руку на своего господина?
- А, туда ему и дорога, этому жирному псу, - махнул рукой собеседник, - мерзавец был не из последних. Его стяжательство виной тому, что крестьяне готовы сию же минуту взяться за оружие и идти штурмовать замок. Что вы скажете, если это и в самом деле произойдет?
Де Ла Марш усмехнулся:
- Вряд ли у них это получится, ты ведь знаешь, замок неприступен. Да и где они возьмут оружие?
- Как бы они не соединились с мятежными дворянами-протестантами, готовыми одинаково убивать как испанцев, так и земляков - папистов.
Граф промолчал. Канцлер был прав, и он знал это.
Гутрэ между тем продолжал:
- А всему виной Оливье: его ненасытная алчность, наглость, презрение к тем, кто ниже его.
- Но ведь он только выполнял свои обязанности.
- Он их чрезмерно превышал.
Граф задумался, ища, что возразить. И нашел:
- Но он был мне предан как пес и беспрекословно выполнял мои приказы.
- Не отчаивайтесь, монсеньор, вы найдете себе другого слугу. Этот был не слишком хорош.
Де Ла Марш вопросительно уставился на собеседника.
- Думаешь, обманывал меня?
- Уверен, потому что знал его отлично, даже лучше, чем вы. Я давно понял, что это за птица, и всегда говорил, что он плохо кончит. Так и вышло.
- Значит, ты предрекал ему смерть?
- Я чувствовал это. К старости, говорят, способность человека предугадывать события обостряется, а раз я не молодею, значит, я старею.
- Я хотел бы, чтобы ты не старел, Гутрэ. Кто будет помогать мне, когда тебя не станет, мой верный друг?
- Надеюсь, это случится не скоро, монсеньор. Во всяком случае, у меня еще есть время, чтобы сообщить вам кое-что. Я всё о том бедняке...
- Помилуй бог, - рассмеялся граф, - да ведь разговор уже окончен. Сэтим крестьянином решено.
- Разговор только начинается, монсеньор.
Де Ла Марш удивленно вскинул брови:
- Ты что-то задумал, хитрец...
- А теперь слушайте, что я скажу, - оборвал его жестом руки Гутрэ.
Этому человеку было все позволено, поэтому он вел себя так бесцеремонно. Он хорошо знал себе цену. И вот что сообщил:
- Крестьянство доведено до отчаяния бесчисленными грабежами и разорениями. Гражданская война, всколыхнувшая всю Францию, так или иначе непосильным бременем ложится на плечи трудового люда, чаша терпения которого переполняется. Ему всё едино - что католики, что протестанты, не сегодня-завтра он начнет избивать и тех и других. Должность сборщика налогов скоро будет считаться должностью смертника, будь то дворянин или простой солдат. Вам известно, что крестьяне зовут своих угнетателей "грызунами", один из которых уже поплатился за острые зубки своей головой? Им нет дела до гражданской войны католиков с гугенотами, им безразлично, кто возьмет верх и долго ли продержится на престоле новый король. Они защищают свои дома и семьи как от соотечественников, так и от наемников. Нынче не тот крестьянин, что был несколько столетий тому назад. Теперь он не задумается над тем, что ему делать, когда с него снимают последнюю рубаху; он просто возьмет в руки оружие и встанет на защиту своей собственности и самой жизни, чему примером Жакерия. Именно сейчас и не стоит перегибать палку; но в это время тупоумный Оливье доходит в своих бесчинствах до того, что посягает не только на имущество и скот кормящих его крестьян, но и на их жизни! С ним расправились, как он того хотел. Чего же еще заслужил он, кроме смерти?