— Вам тут не одиноко? — спросил Кодуэлл. — Вы ведь общаетесь с другими студентами?
— Да, сэр.
Мне подумалось, что он попросит перечислить имена и запишет их в блокнот, лежащий перед ним на столе, — в блокнот, на обложке которого уже была выведена его почерком моя фамилия, — а потом вызовет студентов к себе выяснить, сказал ли я ему правду или солгал. Но вместо этого он взял с тумбочки возле письменного стола графин с водой, наполнил стакан и протянул его мне.
— Спасибо, сэр.
Я осторожно, чтобы не поперхнуться, пригубил из стакана и тут же залился краской, сообразив, какое жалкое впечатление произвел на декана в первые минуты разговора, если уж он поспешил предложить мне воды.
— Значит, единственная ваша проблема, похоже, во взаимоотношениях с соседями по общежитию, — изрек он. — Не правда ли? Как я уже отмечал в письме, меня тревожит тот факт, что всего за несколько недель вы сменили три комнаты. Объясните мне сами, в чем тут загвоздка.
Ночью перед визитом к декану я заготовил ответ на этот вопрос, понимая, что он-то и станет назавтра главной темой разговора. Вот только сейчас запамятовал, что именно собирался сказать.
— Сэр, не могли бы вы повторить вопрос?
— Успокойся, сынок, — проговорил Кодуэлл. — Водички еще попей.
Я послушался совета. Меня исключат из колледжа, подумал я. За то, что слишком часто переезжаю с места на место. Вот как оно, значит, закончится. Меня исключат из колледжа, призовут в армию, отправят в Корею и убьют.
— Какие у тебя проблемы с соседями по общежитию, Марк?
— В комнате, куда меня поселили с самого начала, — ага, вот они, слова, которые я затвердил заранее! — один из соседей запускал на полную громкость проигрыватель. В ночное время, когда мне уже надо было ложиться, чтобы как следует выспаться. А я должен высыпаться, чтобы работать. Так что ситуация сложилась непереносимая. — В последний миг я заменил на «непереносимая» заготовленный заранее эпитет «невыносимая».
— Но разве нельзя было поговорить с ним и выбрать время для проигрывания пластинок, которое устроило бы вас обоих? Переезжать из-за такой ерунды! Неужели не было другого выхода?
— Не было.
— Никак нельзя было прийти к компромиссному решению?
— Не с этим человеком, сэр. — Так деликатно я выразился — в надежде, что декан сумеет оценить сдержанность, не позволившую мне назвать имя Флассера.
— А тебе часто случается не находить компромисса с людьми в ходе прямой и честной беседы?
— Я бы не сказал, что часто, сэр. Я бы не сказал, что такое случалось со мной и раньше.
— А как насчет твоего нового соседа? Жизнь в одной комнате с ним тоже пришлась тебе не по вкусу, не правда ли?
— Да, сэр.
— А почему, как ты думаешь, это произошло?
— У нас оказались совершенно несопоставимые интересы.
— И почвы для компромисса опять-таки не нашлось?
— Да, сэр, не нашлось.
— И вот ты, как я вижу, решил поселиться один. В полном одиночестве под сенью Найл-холла.
— До конца нынешнего семестра, сэр, эта комнатка оказалась единственной свободной.
— Попей-ка, Марк, еще водички. Полегчает.
Но недавняя сухость во рту пропала. Да и потом я больше не обливался. Меня душила ярость — особенно из-за этого насмешливого «полегчает», сказанного деканом в тот самый миг, когда мне казалось, что мой мандраж уже позади и я отвечаю на его вопросы так, как и подобает человеку моего возраста в сложившейся ситуации. Я был разгневан, я был унижен, я был возмущен и даже не осмеливался посмотреть в сторону стакана. С какой стати устраивать мне допрос только из-за того, что в поисках тишины и покоя, необходимых для занятий, я перебрался из одной комнаты общежития в другую? Какое ему до этого дело? Или ему больше нечем заняться? Какая ему разница, в какой комнате я живу? Я круглый отличник, неужели одного этого не достаточно, чтобы от меня отстали оба старых неуемных тирана, декан и мой отец?