Единственным оружием стало упрямство. Морган не любил проигрывать. Трындец, как ненавидел проигрывать! Остатки воли, чистое твердолобое упрямство заставили его сосредоточиться на боли. Она стала его целью, его противником, и Янси снова и снова возвращался за добавкой. Сбить Моргана с ног ей, может, и удалось, но полностью уничтожить – нет, не под силу.
Казалось, только и остается, что выть в агонии. Если бы только он мог выть. Но Морган все равно боролся за сознательное состояние, за каждый шаг улучшения. Схватку Янси знал на инстинктивном уровне, она была самой его сутью, поэтому он сражался со всем. Не просто бился, чтобы прийти в себя – боролся с трубкой в горле, что мешала говорить, с иглами в руках, которые мешали (по крайней мере, Морган думал именно так) двигаться. Они – безымянные они, – туго спеленали своего пациента, и теперь Морган не мог не то что пошевелиться, даже головой помотать не выходило.
К боли присоединилась ярость. Он так чертовски злился, даже боялся, что может взорваться. И самое худшее, всю эту безудержную злость на свою беспомощность у Моргана не получалось выразить, в то время как каждый дюйм его тела, все его инстинкты подвергались насилию. Наконец он вымотался и заснул, а может, просто вновь соскользнул в забытье. Скорее всего, это было одно и то же состояние, разницы Морган не замечал.
Но как-то раз Янси открыл глаза и увидел – на самом деле увидел, – женщину средних лет. Она стояла рядом и возилась с пластиковыми мешками, висящими на металлическом штативе.
«Больница», – тут же подумал он.
Выходит, на самом деле его мучители о нем заботились, однако Моргану это не помогло справиться с эмоциями. Он направил всю внутреннюю агрессию во взгляд, обращенный на посетительницу.
– Ну привет! – поздоровалась она, улыбаясь. – Как вы себя чувствуете?
Имей Морган возможность говорить, подробно живописал бы, как себя чувствует, не утруждаясь выбором слов. Кажется, женщина все же довольно-таки точно понимала, что именно он думает, потому что улыбнулась шире, похлопав раненого по плечу.
– Интубационную трубку скоро вынут, вот тогда-то и сможете высказаться.
Высказаться Морган желал немедленно, но исторг лишь несколько слабых хрюкающих звуков. После чего окончательно опозорился, немедленно погрузившись в сон.
Проснувшись вновь, Морган уже знал, где находится. Почти знал. И раз уж он оказался способен двигать одними глазами – ведь, черт бы все побрал, больше он, растудыть его в качель, ничем двигать не мог, – Янси разобрал по косточкам все, доступное взгляду. Видение расплывалось, но Морган годами тренировался наблюдать и анализировать. Некоторое время спустя последовал туманный вывод: он лежит на больничной койке с поднятыми по бокам рельсами, похоже, в каком-то учреждении, вот только учреждение это определенно не госпиталь.
Для начала, комната выкрашена в синий, с занавесками на окнах и самой обычной дверью со стандартной дверной ручкой вместо громоздких больничных дверей. Помещение казалось заурядной спальней, куда напихали тонну медицинского оборудования, наплевав, каким именно образом оно туда поместится.
Потом медсестры – садистки гребаные, – заботившиеся о нем. Иногда они носили цветную униформу, а иногда нет. Та женщина, что была рядом, когда он очнулся, всегда ходила в джинсах, кроссовках и вязаной кофте, будто только что вылезла с какой-нибудь фермы. Изредка в открывшуюся дверь Морган мельком замечал снаружи вооруженного человека, но ни разу так никого и не узнал.
Мысли в голове расплывались, а воспоминания и того хлеще. Вроде, смутно припоминал Морган, пару раз проснувшись, он видел Акселя Макнамару. Тот его настойчиво о чем-то спрашивал, но Макнамара по-другому попросту не умел. Лучшее, на что в тот момент был способен Морган – несколько раз моргнуть, и то не понял, в ответ на что именно моргал. Акселю пришлось убраться восвояси.
Пока Морган бултыхался в тумане боли и успокоительных, внутри него все равно горел гнев – глубоко и ярко. Когда мыслительные способности возвращались, Янси начинал припоминать произошедшее, хотя события все время путались в голове. Попади ему в тот момент в руки оружие, он бы ненароком пристрелил кого-нибудь из медсестер. Определить самостоятельно, какие именно последствия повлекло за собой нападение, у Моргана не получалось. Ясно одно: дела плохи. Не важно, насколько беспомощным он стал, Морган все еще чертовски злился и твердо намеревался выяснить, кто его атаковал и по какой причине.
Будь Янси наивен и не так подвержен регулярной опасности, он бы решил, что его просто хотели убить. Но с наивностью Морган распрощался года эдак в три, а неприкосновенность в его трудовой договор не входила. Убийство Моргана должно было стать частью какой-то большой игры, вопрос в том, что это за игра и кто противник?
Размышлять об этом Морган размышлял, но выразить свои мысли словами не получалось. Беспомощность настолько уязвляла его гордость, что, будь он способен двигаться, со злости разнес бы все вокруг. Однако его накрепко связали, так что Янси не мог и пальцем пошевелить, даже если бы вздумал нажать кнопку вызова медсестры – буде ему вдруг взбрело в голову ее вызвать, чего он делать вовсе не собирался. Всякий раз, стоило этим чертовым медсестрам появиться, они принимались вытворять с ним всякие мерзкие штуки, которые Моргану совсем не нравились.
Но однажды, проснувшись, он понял: наступил перелом. Точно не знал, какой именно, но появилось ощущение, будто его тело решило жить. Видимо, медицинский персонал пришел к такому же выводу насчет физического состояния пациента. Через час или около того явился доктор.
«Скорее всего, доктор, – думал Морган, – хотя, черт возьми, с них сталось бы притащить этого типа прямо с улицы. Что за медик разгуливает в джинсах и фланелевой рубашке?»
Войдя, врач весело сказал:
– Давайте вытащим трубку из вашего горла, и вы наконец сможете разговаривать, есть и пить. Готовы? Покашляйте, будет полегче.
Вроде бы совсем недавно Морган мечтал избавиться от интубационной трубки, и вот уже его тело активно протестует против подобного вмешательства.
Какая бредятина! Единственное, чем можно облегчить сей процесс – свалиться в обморок. Такое чувство, словно вместе с проклятой трубкой у него вытаскивают легкие, а грудную клетку ломают пополам. Зрение помутнело, навалилась темнота, тело невольно выгнулось. Будь Морган в состоянии, прибил бы сукина сына – если у парня вот так выглядит «полегче», его «тяжелее» большинство людей просто отправит на тот свет.
Наконец трубку извлекли, и Морган, дрожащий как осиновый лист, весь мокрый от пота, задышал самостоятельно. Зато теперь можно и поговорить... ну, типа того. Теоретически, по крайней мере. Горло жгло, будто натертое наждачкой, рот тоже горел огнем.
Только с третьего раза Моргану удалось еле слышно проскрежетать:
– Воды!
– Конечно.
Улыбающаяся женщина с сильной проседью в волосах налила в чашку чуть-чуть воды и сунула соломинку для питья ему в рот. У Моргана получилось всосать в горло немного жидкости. Он практически ощутил, как клетки рта впитывают влагу, и с жадностью сделал еще два глотка. Затем чашку отняли.
Морган собрался с силами и выдавил еще несколько слов:
– Хватит… лекарств.
Янси нуждался в трезвом разуме. Точно не знал почему, но инстинкты об этом просто вопили.
– Не стройте из себя мачо, – все еще улыбаясь, ответила женщина. – Ваше тело из-за боли испытывает стресс, а это замедляет процесс выздоровления. Давайте решим позже, хорошо?
Ага, то есть собираются и дальше пичкать его наркотой, хочет он того или нет. В обычной больнице желания пациента не стали бы игнорировать… Что ж, это – не обычная больница. Они будут делать все, что им нужно, а Моргану остается лишь смириться. Ирония момента от Моргана не ускользнула, а вот все остальное еще как, потому что он снова погрузился в сон.
Когда в следующий раз Морган очнулся, пришел Аксель Макнамара.
Очевидно, визит рассчитали таким образом, чтобы к тому времени эффективность лекарств снизилась – Морган чувствовал себя как минимум наполовину бодрым. Макнамара всегда заботился о подобных вещах. Ублюдок продумывал все наперед, наверное, вплоть до того, сколько раз прожевать каждый кусок пищи.