- Не так уж и часто… Правда... – хочется стукнуть себя по лбу за оправдательный лепет. Я с сожалением вздыхаю, когда парочка резвящихся дельфинов, совершив финальный прыжок, исчезает в темно-синих глубинах моря. Еще относительно рано – только десять часов утра, но солнце уже ощутимо припекает. Пока спасает соленый, свежий ветер, который пробрал до озноба на пристани.
- Не твое это. Леди не выражаются.
Где-то я уже это слышала. Мат почему-то плющит нежные мужские уши. Это, наверное, фобия всех доминантов? Им можно все: хлестать тебя всеми подручными до кровавых полос, приковывать цепями, держать в заточении, ломать волю, выбивать слезы, насиловать, не спрашивая согласия - вот только тебе материться нельзя. В подобной интерпретации «леди» не встают с колен и не имеют права даже носить одежду, пока хозяин не разрешит. Мне бы рассмеяться, но почему-то совсем не смешно!
- Я не леди. В роду не было аристократов и голубой крови. – Оттягивать возвращение за столик все сложнее, солнышко печет, а широкополая шляпа спокойно лежит на стуле рядом с ним. Что в этом ужасного, спросите вы? Да ничего, если б не тот факт, что я уже два часа успешно отражаю малейшие попытки вывести меня на откровенный диалог. Если к разговору о том, что произошло ночью, я почти готова, то к психоанализу двух роковых недель я не буду готова никогда. С меня хватило Стерхова, но он, по крайней мере, был доктором, который свято соблюдал принцип «не навреди».
Вот почему я избегаю разговора, вот почему боюсь оборачиваться и увидеть вместо него совершенно чужого человека. Живу в прежнем мире, люблю эту разбившуюся иллюзию, в которой нет нашей разлуки и последующего кошмара. На пирсе я с болезненным ожиданием, замирая от возможной удачи, вглядывалась в десятки чужих лиц случайных прохожих, в каждый силуэт, в надежде, что…вдруг увижу. С вполне логичным сожалением – мы очень рано выехали, отдыхающих так мало, мы ведь вполне могли разминуться на какие-то…полчаса? Десять минут? Цеплялась взглядом за проезжающие мимо автомобили, в надежде разглядеть «Лендкрузер Прадо», даже не понимая, что он остался в Харькове и следует высматривать совсем другую машину. Я так его и не отпустила. И, положа руку на сердце, не отпущу уже никогда…
Разговор неумолимо расставит все точки, а я этого не хочу. Мне проще думать, что он жив, чтобы окончательно не свихнуться, а Алексу нет до этого никакого дела. Принцип «идти вперед, не оглядываясь назад» меня не вылечит. Я не смогу двигаться дальше сама. Во что превратится жизнь? В набор одинаковых дней, единственным просветом станут воспоминания. Я, наверное, не смогу построить никаких отношений. Конечно, все проходит, все меняется, может быть, спустя год я и смогу. Может быть! Я только перестану ждать возвращения того, кого больше нет…
Эта черная пелена пока что контролируемого отчаяния неумолимо рвется наружу, и, наверное, лучший выход – действительно отвлечься. Вернуться за столик, следуя неровными шагами в такт медленному покачиванию яхты на непослушных волнах, спрятав глаза за темными стеклами очков, возвести эту воображаемую стену от всех сканеров, скрыть свою уязвимую сущность от перекрестных выстрелов такой несправедливой, жестокой жизни. Занять свои руки, вернее, пальцы ощипыванием виноградной кисти – это тоже было, совсем недавно, это возвращение к чему-то хорошему…
- Дома все хорошо? Что тебя беспокоит?
Утром я разговаривала с мамой по телефону. Карточку восстановили. И, о чудо – мой паспорт тоже! Вручил утром с теплой улыбкой, прочитав на развороте – «Беспалова Юлия Владимировна… Держи, и больше не теряй!» Он был копией того, прежнего, а я этого даже не поняла сейчас. Пойму позже…
Мать встает рано, хотя ей давно уже не надо так много работать, появление Виктора избавило от этой необходимости, но привычку не искоренить. Хорошо ли дома? Дома всегда хорошо, особенно в свете последних событий. Там меня ждут. Бойкая Настя никогда не умела скрывать свои эмоции и планы, готовит к моему возвращению что-то грандиозное, всерьез полагая, что мне будет интересно в компании девятиклассников… А знаете, будет! Я поняла это только сейчас. Мои отношения с одноклассниками иначе как «тихий ужас» назвать было нельзя, я даже не могу вспомнить, чем жили и дышали мои одногодки, мне никогда не было места в этом избранном затасканном мирке, я выбрала тогда одиночество, удел сильных, чтобы не жаться к толпе. Насте повезло больше, и мне хочется посмотреть на то, как могли пройти мои школьные годы, сложись иначе обстоятельства. Если бы ребята и девчонки были немного добрее, как, впрочем, и взрослые, которых министерство образование обязано было держать в конуре и не подпускать к детям. Знаю, прошло, закалило, выковало характер, не стоит вспоминать. Но я в последнее время коллекционер эмоций, и эти не станут лишними. Может, мне хочется пофантазировать – а как бы это могло быть? Мне спокойно. Нет ни зависти, ни сожаления, наоборот, я так рада за сестричку! А отчим звонил ей вчера, сказал: я вернусь и сделаю из Юльки Китнисс Эвердин. Он, конечно, продвинутый дядька, смотрит все молодежные фильмы и слушает рок, я лично подсадила, но я в предвкушении! У нас одна страсть – оружие. Боюсь этого ожидания! А мама будет недовольна. Скажет, когда на стене в доме висит оружие, оно рано или поздно выстрелит…
- Твоя мама – мудрая женщина. Я в некоторых вещах с ней, пожалуй, соглашусь.
Я отбрасываю волосы со лба. Наличие темных стекол солнцезащитных очков временно уничтожило уязвимость и ощущение острого неравенства между нами. Смотрю на него все равно, в целях предосторожности, чуть скосив глаза – игра света и тени может выдать мой взгляд с определенного ракурса даже за стеклами.
- Мне иногда кажется, что она хотела сына. А родилась я. И страсть к оружию – единственное, что это подтверждает.
- Но его предназначение – уничтожение. Тебя привлекает именно эта аура опасности и уверенности в себе. Что ты ощущаешь, когда держишь его в руках?
Как легко вести эту непринужденную беседу! Как грамотно он выстроил весь наш разговор, снимая мои защитные пластины осторожно, мягко, шаг за шагом! Я не вспомнила об измотавшей меня ночи, о возможной угрозе в его лице, о том, что еще утром едва не вцепилась в фартук Виталины в поиске защиты, лишь бы отстрочить прогулку на яхте. Я всерьез полагала, что меня там отшлепают по пятой точке за ночное своеволие.
- Не знаю. Уверенность? Может быть, но… больше азарт. Душевный подъем. Адреналин. Иногда даже такое странное чувство, что я зашла на недозволенную территорию, но ее правила оказались для меня просты и приемлемы. Но в основном… Мне не нравится убивать. Я когда с Виктором - это отчим - на охоте подстрелила кролика, плакала. Но после этого страсть к оружию не угасла.
- Ты ощущаешь себя защищенной? И полагаешь, в состоянии дать отпор любому, кто решит обидеть?
- Вряд ли я это смогу даже с полной обоймой. – Воспоминания не атакуют, они проходят короткометражной черно-белой хроникой, чем-то таким родным и закономерным… - Раз я чуть этого не сделала, и… это было ужасно.
- Да неужели? Ты держала человека на прицеле?
- Можно и так сказать… - отголоски прежнего страха царапают легкие.
- И что тебя от этого удержало?
Несколько фраз. Уверенных, убивающих, ломающих волю, вскрывающих сущность сабы до основания. Они, кажется. Отпечатались в сознании кровавым незаживающим надрезом, потому что именно в тот момент я приняла свою безоговорочную капитуляцию.
«…выдеру тебя кнутом до крови. Оттрахаю во все дырки так, что не сможешь пошевелить пальцем. Вырежу свое имя на твоем бедре, твою мать. Будешь потом рассказывать своим детям, что я был твоей первой и последней любовью!»
Происходит что-то непонятное… сухой науке и мне самой. Забыв про защиту темных стекол, хочу словить взгляд собеседника, упираюсь в аналогичный барьер полароидной защиты, всего на мгновение. Я не понимаю как, но меня это не останавливает. Молчаливое одобрение и иллюзорное ощущение тепла от сжавшихся пальцев. Так мало и так достаточно, чтобы я не закрылась эмоционально от этих рвущих сердце воспоминаний.