— Я все обдумал. В самом деле… Сейчас это было бы неразумно. И вот почему. Я очень хорошо себя знаю, свой организм, я имею в виду. Операция не такое уж простое дело. Во-первых, после нее могут быть осложнения. Поскольку у меня двусторонняя грыжа, меня разрежут пополам. «Это пустяки, — говорят врачи, — через несколько дней вы будете бегать не хуже, чем прежде». Знаю я эти уговоры. Мне не по душе, что меня разрежут пополам, а потом сошьют, как мешок. Может, я и стану бегать, как прежде, а может — нет. Кто знает? Врачи? Они скажут, что все в порядке, похлопают по спине и выпроводят на все четыре стороны. Если я не смогу прыгать, как прежде, и почувствую, что я уже не тот, они ответят: «Чего вы хотите? Как-никак вам уже за семьдесят, скоро будет восемьдесят».
— Перестань твердить о восьмидесяти, — сердито прервала меня Тэдди. — Можно подумать, что ты ждешь не дождешься, когда наконец тебе исполнится восемьдесят лет.
— Хорошо, Тэдди. — Я погладил Кики шею, что было ей приятно даже во сне. — Они скажут: «Вам за семьдесят, чего вы хотите?» А за моей спиной хихикнут: «И чего этот старикан взъелся? Все равно через год-два он будет прикован к инвалидной коляске». Конечно, — продолжал я, — у врачей своя статистика, и, по ее данным, семьдесят лет — весьма почтенный возраст, со всеми отсюда вытекающими обстоятельствами. Я не порицаю врачей. Не так давно я грузил корабли в Галвестоне и таскал на спине семипудовые мешки. Мужчина в тридцать лет казался мне тогда стариком, прожившим свою жизнь.
— Неужели ты был вынужден зарабатывать на жизнь таким трудом? — спросила Тэдди строго.
— Вынужден или не вынужден, но в то время я чувствовал себя счастливым, Тэдди. Мне кажется, я рожден быть грузчиком или волжским бурлаком. Иногда я жалею, что избрал другой путь.
— Что за вздор лезет тебе в голову!
— А что касается операции, то ты ведь знаешь, что значит управлять плотом в одиночку, я тебе достаточно об этом рассказывал. Как же я справлюсь после операции? Придется ждать не меньше года, иначе могут разойтись швы. Ну, конечно, в случае крайней необходимости я бы согласился лечь под нож.
— Что за глупости! — вспылила Тэдди. — Крайняя необходимость! По-моему, именно сейчас и есть крайняя необходимость. Или тебе обязательно нужно ждать, пока ты выйдешь в море?
— Все равно, после операции я приду в себя только через много месяцев, а за это время понтоны проржавеют и плот опустится на дно лагуны. Я куплю хороший бандаж, Берни его проверит, и я полечу в Апиа.
— Я куплю на всякий случай два бандажа, — быстро вставила неизменно практичная Тэдди.
Мы пытались посадить Кики в ящик. Несколько раз нам уже совсем было удавалось водворить ее на место, но каким-то образом она выскакивала наружу. Она не царапалась, она просто сопротивлялась, а Кики была очень сильная кошка. В конце концов мы все же сумели закрыть ящик крышкой и несколько раз обвязать веревкой. Ящик из прочного картона был снабжен ручками и отверстиями для воздуха. Мы собирались отвезти Кики на поезде в Кейп-Код, в семью, где уже несколько недель находился Авси.
Тэдди хотела оставить Кики у себя. Но после того как Авси унесли, мы, возвращаясь вечером домой, заставали кошку сидящей на окне и грустно разглядывающей унылые стены нашей квартиры. Тэдди решила, что Кики тоскует по синему небу, зеленой траве, открытому морю, что держать ее в городе — преступление.
В лифте Тэдди плакала, а Кики жалобно мяукала. Мы добрались до вокзала на такси и сели в поезд. За пределами города Тэдди выпустила Кики из ящика, но надела на нее ошейник с поводком. Кики не возражала: она как равноправный пассажир сидела на скамье и озиралась вокруг.
Выпускать в поезде кошек или собак из клетки не полагается, но кондуктор при виде Кики остановился и обратился к нам весьма дружелюбно. Потом он погладил Кики и сказал грустно, что когда-то у него была такая же красивая кошка.
В Бостоне мы пересели в автомобиль, а он доставил нас в Кейп-Код, в красивое имение, раскинувшееся на невысоких пологих холмах, покрытых соснами и березами. Между ними проглядывало море. Хозяин и его жена любили животных, и мы были счастливы, что Кики попала в хорошие руки. Кики, увидев Авси после пятинедельной разлуки, не обратила на него ни малейшего внимания, а Авси как будто даже испугался.
После обеда мы сели в машину — пора было возвращаться в Бостон. Авси, успевший уже стать всеобщим любимцем, находился в доме, а Кики сидела на крыльце, повернувшись к нам спиной и, видимо, наслаждаясь великолепной погодой.
— Больше я кошек не завожу, — сказала Тэдди, смахивая слезу. — Будь у нас свой дом, я бы ни за что не отдала Кики.