Второе. Молния – это руна Зиг, означающая Солнце или Победу.
Третье. В 1933-м сдвоенную руну Зиг фашисты сделали эмблемой СС, к чему приложил руку сам Генрих Гиммлер. Действительно, молния похожа на латинскую букву S и в ней скрыта какая-то дьявольская сила и красота.
Кстати, объясню, почему дьявольская. Согласно Евангелию от Луки, 10–18, молния обозначает сатану: «Он же сказал им: Я видел сатану спадшего с неба, как молнию».
Итак, если мы имеем дело с шизанутым маньяком, то явно сдвинутом на фашизме или сатанизме. Выбор есть.
На следующий день после полудня отправляюсь на место преступления, хотя и понимаю, что ничего не обнаружу. Ладно, проникнусь атмосферой, – и то шаг вперед.
«Копейка» послушно везет меня в центр города. Еще полгода назад я не рисковал садиться за баранку родной машинешки, зато теперь шоферю как в прежние благословенные времена. Причем не только катаю себя и Анну, но и всех, кто готов заплатить за проезд. Я опять стал бомбилой, и это веселое и рисковое занятие развлекает меня вечерами и ночами.
Никогда не чувствовал себя таким физически здоровым, как этим летом, когда наш городок под самую завязку накачен солнцем, а я гарцую в линялой футболочке, выгоревших джинсах и легоньких белых кроссовках!
Три года назад я был полумертвецом, балансирующим на грани бытия и небытия. А сейчас – загорелый мужик в расцвете сил, и даже кажется, что эти силы прибывают с каждым днем, а мы с Анной – бессмертны!
День с утра наливался жаром и сверканием. Припарковываю «копейку» на одной из центральных улиц. Катя Завьялова оставила свой «лексус» где-то здесь. Потом отправилась пешком.
Вываливаюсь из родной машинешки и двигаюсь Катиным маршрутом – к циклопическим недостроенным монстрам из стекла и бетона.
Лет восемь назад городская власть, свихнувшись от амбиций, замыслила соорудить на берегу пруда целый район исполинских бизнес-центров – знай наших! Но – как обычно – громадье бюрократических планов наткнулось на элементарную нехватку бабла. Стройку века заморозили.
Шагаю вдоль пруда.
Летом, да еще в выходные, да еще в жару город лишается горожан: кто-то уматывает на дачу, кто-то – на ближайшие водоемы. А здесь и в будние-то дни безлюдье, а сегодня, в субботу, совсем пустынно. Оно и понятно: нет поблизости ни торговых центров, ни банков, ни кафушек, только больничка для высокого ранга чинодралов да два бетонных короба, в которых на благо области трудится казенный люд. Навстречу мне попадается только парочка влюбленных, и просвистывают, гогоча и жизнерадостно матерясь, пацанята-велосипедисты.
А вот и эпохальные сооружения, которые даже в незавершенном виде – как разрушенный древнеримский Колизей – внушают некоторый трепет, если не сказать уважение.
Сейчас, когда солнце слепяще сияет в их огромных синеватых стеклах, они выглядят миролюбиво: невероятные чудища, разлегшиеся на солнцепеке. Даже бетон и железная арматура в июньском сиянии кажутся благодушными. Но в ненастные дни беременным женщинам лучше здесь не ходить.
Что забыла Катя возле этих громад в полдесятого вечера?
Представляю себе так. Субботний вечер одиннадцатого июня. Катя идет вдоль пруда. Вот она миновала маленькую асфальтовую дорожку, по которой большинство сворачивает влево, направляясь к сердцевине города: торговой улочке имени Бонч-Бруевича. Но Катя продолжала двигаться по набережной. Мимо одного гигантского пугала, мимо второго. Почти до самого бетонного забора. Тупика. И тут, перед забором, ее ждал убийца.
Откуда он взялся?
Ага.
Покряхтывая от напряжения, кое-как забираюсь на забор и усаживаюсь на нем, задом к пройденному пути. Передо мной открывается панорама: три «хрущевки», за ними – две скромные высотки, заброшенный участок земли с несколькими деревянными хибарами, дальше – мост и стадион «Арена». От этого ландшафта веет такой провинциальной скукой, что сводит челюсти.
Я словно въявь вижу убийцу, хотя не различаю его лица и даже фигуры.
Вижу, как он шагает по тротуару (который сейчас пыльно поблескивает под моими болтающимися в воздухе кроссовками). Останавливается. Влезает на забор (как раз там, где сейчас восседаю я). Спрыгивает по другую сторону – и оказывается перед Катей. Наносит ей четыре удара ножом, перемахивает через забор и удаляется.
Движется он неторопливо. Зачем бежать? Даже если ему повстречаются прохожие (которые, повторюсь, здесь крайне редки), кому из них взбредет в голову, что он только что прикончил человека?
Уверен, так оно и было. Потому что иначе убийца (как я и Катя) прошел бы мимо охранника, который сторожит зловещие долгострои. Караульщика этого я видел: сильно загорелый, с темными жесткими волосами, жилистый, усатый, в сине-серо-черной камуфляжной униформе, должно быть, отставной офицер. Впрочем, возможно, в тот день дежурил другой человек.