Настя надевала один браслет за другим, играя со своим сознанием: она пыталась вспомнить, в какой последовательности были такие украшения на руках Лолы, и старалась воспроизвести ее. Это забавляло ее какое-то время… А потом легкость и радость почему-то стали рассеиваться. Настя вдруг почувствовала себя уставшей и какой-то опустошенной. С гостями вечеринки, которую устроила для нее Кристина, она вела себя глупо, как маленькая девочка, и саму Кристину так и не поблагодарила. Платье ее, синее, хоть и короткое, но с длинным рукавом, на самом деле не ее, а мамино, смотрелось убого по сравнению с нарядами других девушек. Они не подали вида, но, конечно, обсудили это между собой, можно было не сомневаться… И все эти подарки, которые она теперь везла домой, – целый пакет! Подарки от незнакомых людей – разве это справедливо? Там же, наверное, есть и дорогие вещи. Но даже если не дорогие – все равно! Даже если совсем не дорогие, как вот эти браслеты…
Настя опустила голову и уставилась на свои руки, унизанные украшениями. И тут произошло самое странное. Настя вдруг с ослепительной ясностью осознала, что вот сейчас, вот прямо в эту минуту на ее коленях лежат совсем не ее руки. Одетые во множество ярких браслетиков, торчащие из какого-то нелепого растянутого синего платья, маленькие и тощие, как куриные лапки, чужие, чужие, чужие руки!
У Насти перехватило дыхание. Не в силах оторвать взгляда от собственных рук, забыв, как дышать, она замерла, застыла. Где она сейчас находится? Движется – где-то, в чем-то… куда?.. Зачем нужно куда-то ехать? Можно же не ехать… Или нельзя? Вдруг ехать все-таки нужно?.. Машина остановилась, но шофер не заглушил двигатель. Настя медленно, с трудом распрямила тугую, словно отлитую из стали шею, повернула голову налево – там было окно. Черное, черное окно, за которым виднелся ломоть города. Место было самое обыкновенное: перекресток и остановка общественного транспорта. Настя знала и не знала это место одновременно. Кажется, с этой остановки не было прямого транспорта до ее дома. У нее же есть дом? Конечно, есть… Так, а что еще у нее есть? Наверное, есть какая-то работа. Но сейчас вечер, то есть ночь; будем надеяться, она работает не по сменам. Или, может быть, она еще учится? Где? На кого? Зачем?.. Ладно… Что еще? Должны быть какие-то близкие люди… бабушка. Точно, бабушка! Очень хорошая, добрая бабушка. Добрая, добрая бабушка, хотя они и не всегда ладили, особенно когда она была ребенком… Вот было бы здорово позвонить бабушке! У нее ведь есть мобильник. Да… Но бабушка умерла… Досадно. Она очень любила ее… Машина дрогнула, поехала дальше. Что ж, поехали, покатаемся по городу. Она не очень хорошо знает его, надо узнать, куда они едут, куда и зачем… Все так запутано, правда…
Настя почувствовала, как пустота внутри нее страшно и стремительно тяжелеет, сворачивается в тугой ком где-то в области желудка и совершает резкий, жесткий рывок наверх.
- Кир… - пискнула она и тут же вспомнила, что в машине она не одна, а с ним, с Кириллом, с братом… С братом?!.
- Остановите машину! – выкрикнула Настя сдавленно. – Пожалуйста! Остановите!
- Остановите, ее тошнит! – догадался Кирилл и, когда водитель затормозил, первым выскочил из машины, обежал ее, распахнул пассажирскую дверцу и выволок Настю из машины. Настя вывалилась ему на руки, но тут же вырвалась, сделала несколько шагов в сторону, застыла. Ее не тошнило – комок дернулся еще раз, провалился, распался, оставив только ощущение тяжести в желудке и вкус желчи во рту. Нет, Настю не тошнило – ее трясло.
Стоя, широко расставив ноги, в распахнутой куртке, обхватив себя за плечи, она вздрагивала всем телом. Кирилл подошел к ней.
- Настя, ты чего?
Настя повернулась. Непривычно взрослое, лицо ее было страшно искажено, словно она только что рыдала. Но слез видно не было.
- Я не Настя, - просипела она. – Меня Оля зовут. Я… Это не я, Кирилл. Это не я!..
И после этих слов у нее началась бурная пьяная истерика. Настя билась и металась, пыталась куда-то сбежать, то отталкивала Кирилла, то пыталась прижаться к нему, кричала и плакала. Да, слезы-таки хлынули из ее глаз, но были будто бы какими-то чужими, и Настя совсем не замечала их. Голос у нее сорвался, и она сипела, захлебываясь собственным бредом. Длилось все это долго – водитель заглушил мотор, дожидаясь, пока Кирилл успокоит сестру и усадит ее в машину. А Кирилл разрывался между тем, чтобы силой усмирить сестру и вызвать скорую – в своей бурной юной жизни он навидался всякого, и приятель один по пьяной лавочке к ламповому обогревателю обниматься полез, и девчонка одна, покурив, пыталась повеситься в ванной на перекладине для душевой шторки. Но теперь, когда что-то подобное происходило с его собственной сестрой, все казалось в тысячу раз серьезней. Серьезней и страшнее. И хуже всего было то, что Настя то и дело кричала непонятное: