За то время, пока Кристина жила у него, он уже пару раз предоставлял ей такой шанс. Но, осознавая, что на него может лечь тень подозрения и его могут обвинить в халатности, дядя старался быть осторожным. Он даже нанял для нее сиделку. Теперь же сами обстоятельства складывались как нельзя благоприятно: девочку без должного надзора волею судеб пришлось оставить одну аж на несколько часов.
Возвращаясь домой, он надеялся на лучшее. Шагнув через порог и прислушавшись, он услышал шум воды в ванной – и с холодящим душу восторгом подумал, что все получилось. Что помогли фотографии покойного брата и его бестолковой женушки, как бы невзначай расставленные по всей квартире, маленький траурный венок в гостиной, плакат с яхтой и морем – реклама бюро путешествий, непонятно что делающая на стене в квартире с авторским дизайном, тем более приклеенная скотчем… Но прошла всего пара минут, как вода в ванной смолкла, и сквозь закрытую дверь послышалось:
- Дядя, это ты?
Сморщившись, как от острой боли, дядя досадливо ругнулся. Потом взял себя в руки и громко ответил:
- Да, это я, не бойся! Приехал наконец – еле вырвался. Как ты тут?
Ответа не последовало. Снова появилась надежда – а может быть, все-таки… Появилась – блеснула, как серебряная рыбка у самой поверхности воды, и исчезла, канув в глубину. Дверь в ванную открылась, босые девичьи ноги зашлепали по паркету.
Дядя снял обувь, повесил на плечики плащ, замешкался, вспоминая, куда поставил кейс… И тут Кристина вышла ему навстречу.
Обернутая тонкой, на глазах промокающей простыней, с влажными волосами, прилипшими к коже, она встала в дверном проеме, слегка склонив голову на бок.
- Я в порядке, - тихо сказала она и усмехнулась. – Только я не нашла, где у тебя лежат чистые полотенца. Пришлось взять простынь, прости…
У него бывали женщины. И ровесницы, подходившие к вопросам секса с профессиональной деловитостью, и более молодые, питающие надежды на материальное благополучие. Были и совсем молоденькие, едва ли ровесницы Кристины – наивные дурочки, верящие в сказку о Золушке. Там, где много денег, женщин всегда достаточно. Он уже забыл, что такое сексуальный голод, – и с тем большим удивлением обнаружил, что эта девушка, почти подросток, стоящая перед ним босиком, в одной простыни, вызывает у него такую бурю эмоций. От Кристины веяло влагой, соблазном и ошеломляющей юностью. Он вспомнил: его взгляд пару раз уже скользил по телу племянницы, отмечая, что девочке совсем не повезло с грудью, а вот попка у нее красивая, вздернутая. Но тогда это был взгляд стороннего наблюдателя: его коробило оттого, что девочка ходит по квартире в шортах и топике, считай полуголая, и не стесняется взрослого мужчину. Теперь же взгляд принадлежал дикому, странно-голодному существу, который желал не столько овладеть добычей, сколько подмять, сожрать, поглотить ее. Чтобы была не сама по себе, а там, внутри, всегда…
В какой-то момент сопротивляющееся сознание трепыхнулось, пытаясь вернуть ясность мыслей. Но новая волна желания захлестнула его, и мужчина потерял самообладание.
- Ты замерзнешь, - проговорил он, делая шаг к племяннице.
Та улыбалась, покачиваясь, и казалось, что улыбка ее плавает в воздухе одна, сама по себе, как улыбка чеширского кота.
- Нет, не замерзну, - ответила Кристина.
Простынь, в которую она была завернута, натянулась, ухваченная за краешек сильными пальцами. Промокшая ткань плотнее прижалась к телу. Она приобрела легкую прозрачность и розоватый оттенок, твердым бугорком под ней проступил сосок правой груди.
Он обнял девушку за бедра – не обнял даже, а скорее схватил, словно не знал, что делать дальше. Он и правда не знал: как будто бы кто-то, решивший посмеяться над ним, взял и отнял у него три десятка лет жизни, обратив его в подростка, имеющего о сексе весьма убогие представления. Что-то внутри него сопротивлялось происходящему, но мужчина уже знал, что не остановится. Он сделает то, чего хочет, даже если ради этого ему придется придушить эту шмакодявку. Но душить никого не пришлось. Кристина не сопротивлялась. Только закусывала костяшку указательного пальца на левой руке, далеко запрокидывая голову.
Последующие дни обратились в одурманивающий бред. Едва оторвавшись от девушки, мужчина клятвенно заверял себя, что никогда, никогда и ни при каких обстоятельствах больше не притронется к ней, но вскоре с отчаянным остервенением нарушал свою клятву. Он отказался от услуг сиделки и психолога, приходившего на дом, запретил прислуге ступать на порог. Достал из серванта ключи к еще одному дверному замку, которым раньше не пользовался, и всякий раз, уходя из дома, запирал его. Продукты или готовую еду привозил только сам. Впрочем, Кристина не пыталась сбежать от него. Не просилась даже не прогулку. У нее не было телефона, не было доступа в Интернет, но она не жаловалась и продолжала расхаживать по чужой квартире в почти детской, вызывающе-эротичной одежде. Во всем этом было нечто настолько остро-пленительное, что заставить себя отказаться от этого было невозможно. И уже тогда, запертая в квартире и лишенная средств связи, Кристина была хозяйкой положения.