Еще совсем рано, улицы и дворы пусты. Но вот я вижу знакомую фигуру: темная с проседью голова, сутулая спина, старое пальто в нескольких местах испачкано краской, потому что в мастерской до начала отопительного сезона очень холодно и работать приходится не раздеваясь. Я знаю этого человека. Его зовут Коленька, он живет поблизости и работает художником-оформителем в детском областном театре, там же подрабатывает статистом, помимо этого пишет афиши и растяжки. Иногда, если везет, он выполняет заказы на картины, создавая маслом на холсте сложные смысловые мозаики, странноватое идейное кружево. Деньги обычно предлагают невеселые, но Коленька соглашается, не торгуясь. Ему тридцать семь лет, и он являет собой то, во что превращусь со временим и я, если не брошу этот чертов колледж и не придумаю, как иначе прожить свою жизнь.
По утрам Коленька выгуливает крохотную облезлую собачку. Я издалека здороваюсь с ним.
- Доброе утро!
- Добрецкое! – бодро отвечает Коленька и сразу же принимается рассказывать мне, как пару дней назад ему повезло: одна давняя знакомая, ныне руководитель религиозно-философского общества под названием не то «Новый Афон», не то «Старая Голгофа», попросила его написать символическую картину о появлении людей на земле. Довольно быстро он доходит до пересказа замысла картины.
- И вот – ты представь себе – свет. В начале – только свет. Достаточно яркий, но не слепящий, и с переходами, так, чтобы казалось, будто бы за холстом спрятана лампочка. Говорят, лампочки искали, но так и не нашли за картинами Айвазовского, когда их вывозили на выставку во Францию, но не суть. Главное, что вот здесь – что-то похожее, и пусть клубится, струится, переливается, как большое перламутровое море, или как туманная дымка вокруг луны. Так, чтобы ни у кого язык не поворачивался назвать этот свет фоном… Представляешь?
Коленька заискивающе заглядывает мне в лицо. Я киваю – я же молодой художник, я, конечно, представляю то, о чем он говорит, и могу оценить его замысел. Коленьке не объяснишь, что я уже очень давно не брал в руки ни кисть, ни карандаш. У моей пастели кончился срок годности, а бумагу растащили друзья и соседи по общаге, которые еще рисуют. Коленьке не понять, почему я, когда на меня находит даже не желание – смутная тень желания нарисовать что-то, я встряхиваю головой, поднимаюсь со стула и выхожу на территорию кооператива. Там обязательно кто-нибудь, распахнув ворота гаража, возится со своей машиной. Если мне везет, я подзарабатываю денег помощью в ремонте. К механике и электронике у меня, наверное, настоящий талант. Более того: в отличие от живописи мне это действительно нравиться – приводить в порядок тяжелые, насыщенные весом реальности или тонкие, как нервы мира, механизмы, видеть их слаженную, продуманную работу и понимать, что ты приложил усилия к чему-то существующему, пусть и не очень значительному, а к тому же еще и заработал. Это не то, что рисовать… несбыточное.
Коленька тем временем, обильно жестикулируя, продолжает:
- К свету, если какие-то места будут выглядеть чересчур контрастными, можно добавить облаков – таких нежных, ненавязчивых, как на работах Фридриха или мастеров Гудзонской школы. С помощью облаков можно обозначить пространство, можно намекнуть, что внизу есть земля, обширная и благодатная, а вверху простирается небо. Здесь же пусть парят облака, подсвеченные алым, зеленым и аквамариновым. Только осторожно, не отвлекая взгляд… Затем – двое. То есть, потом их будет, конечно, больше, но именно из-за этих двоих и затеяна вся картина. Можно придать их лицам и фигурам какие-то половые отличия. Пусть это будут мужчина и женщина, постепенно проступающие из света и облаков, прямо на глазах становящиеся чем-то отдельным от некоего единого… Что касается фигур, то сделать их нужно абсолютно, неестественно совершенными, чтобы они казались еще бесплотными. Лица же должны сочетать детские черты и внутреннюю отягощенность знанием и опытом, или даже неким прозрением будущего – знаешь, как у рафаэлевского младенца-Христа. И пусть они не видят друг друга. И пусть они друг друга даже не ищут. Просто запечатлеть полудвижение вперед, навстречу чему-то иному. Только, пожалуй, у женщины – неосознанный жест руки, поиск опоры или попытка удержать, не ясно. Мужчина будет впереди. Это будет совершенно иной, новый взгляд на изгнание из рая – как на нечто возвышенное, благодатное, заранее, конечно, предопределенное и открывающее новую главу в жизни человечества. То есть, открывающие первую главу в этой жизни. Все, что было до этого, – предисловие… Ты меня понимаешь?