Я не успел кивнуть – из окна третьего этажа почти до половины высунулась полная дама в возрасте, халате и бигуди. Гораздо громче, чем требовала обстановка утреннего двора, она выкрикнула:
- Коль! Ну чего встал! Тяпа на газон нагадит, Марья Антонна опять скандалить придет! К школе иди! И воротник подыми, не лето!
Он неохотно сказал «угу, мам», окликнул тщедушную собачонку, дернул головой, подавая мне знак, – пошли, мол, – и направился в сторону парка. Парк когда-то был подшефным ближайшей школы; ныне он зарос рябинником и оградками, обозначавшими могилки домашних любимцев – собак, кошек, птичек, рыбок… Где-то там был закопан даже мадагаскарский таракан, я видел картонку с кривоватым рисунком.
- Коля, кому сказала! – крупногабаритная фигура мамы колыхалась в проеме рамы, словно дирижабль, выплывающий прямо из окна. – Воротник подыми! Коленька!
Коленька пошевелил плечами, и воротник пальто поднялся сам собой. Пожевав собственные губы, художник продолжил:
- А вот как ты думаешь, если женскую фигуру на передний план, лучше будет?
- Не знаю, - ответил я. – Вам виднее.
Придумать что-то глупее этой фразы было сложно. Но Коленька покивал и пробормотал:
- Да, конечно. Виднее… Но если бы ты видел…
Я не расслышал конца фразы: забываясь, Коленька говорил неразборчиво. Но мне было обидно, что я не мог сказать ему правды – не мог сказать ему, что я видел. Я действительно – я так думаю – видел тот самый свет. Я даже слышал иные, нездешние, неземные слова...
- Мне страшно, - прошептала она тогда, вглядываясь в белесое марево вокруг себя, но не видя ничего и никого. - Мне кажется, я знаю, что происходит.
- Мне тоже так кажется. И я тоже боюсь, - прозвучал голос. Мой голос. Я сам был где-то здесь, поблизости. Но я себя не видел и не чувствовал. Впрочем, ей было достаточно и голоса – он один уже успокаивал ее.
- Нет, - сказала она. - Я боюсь не того, что грядет. Я боюсь, что мы больше не встретимся. Без тебя я останусь совсем одна.
- Ты не будешь одна. Я не оставлю тебя. Что бы ни случилось, я тебя найду. Все будет хорошо, мы обязательно встретимся.
- Обещаешь?
- Клянусь.
Она ненадолго замолчала, хотя сказать хотелось очень и очень многое или не многое, но важное… Где-то на границы сознания – моего собственного сознания, появившегося как будто бы не так давно и все еще озадаченного своим существованием – маячило понимание того, что мы все-таки не встретимся. Но время было на исходе, другие, подступавшие сзади, торопили. Поэтому она решила сказать то единственное, что по-настоящему имело значение:
- Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю, - ответил я.
- Да тут все друг друга любят! – ухнуло сзади, из уже скопившейся за нами очереди. – А ты на землю сунься! Там…
- Пошли, - выдохнула она, скользнув рукой по пустоте рядом.
- Пошли…
- Пошли! – позвал Коленька. - Тяпа, пошли!
Я очнулся. Собачонка, крутившаяся у ножки покосившейся скамейки, вскинулась, понеслась, догнала хозяина, пролетела еще с метр по инерции, вернулась и запрыгала вокруг него. Впрочем, тут же ее внимание привлекла ленивая полосатая кошка, раза в полтора превышавшая ее в размерах. Звонкий лай залил все вокруг и, кажется, достал до самого неба, такого чистого и ясного сегодня, будто бы была середина лета. Только над самыми крышами протянулось несколько едва различимых, на глазах тающих белых облачков, похожих на длинные следы от чьих-то пальцев.
До школьного парка пешком было всего несколько минут. Район постепенно просыпался. Вот к первому уроку сонно прошлепали двое первоклассников, собранных основательно, наверняка не родителями – бабушками. Вот на работу в сторону автобусной остановки просеменила молодая женщина. Где-то поблизости пронзительно взвизгнула и тут же замолкла автомобильная сигнализация, грузно бухнула металлическая дверь подъезда – с мусорным ведром на улицу выползла полненькая старушка. Вот кто-то в пальто – тоже с поднятым воротником – вышел на школьный двор. Окружающий мир стремительно люднел.