- Ну, как? – Кристина спрыгнула на гальку, принялась отряхивать лосины от пыли, потом подняла зеркальце и снова сунула его в карман, на этот раз застегнула карман на молнию.
- Круто. Можно поснимать тебя прямо здесь?
- Где – на этой трубе? Я туда больше не полезу, она грязная.
- Нет. Я имею в виду детскую площадку.
- Ладно!
Кристина направилась к большой синей спирали, но с полдороги вернулась, скинула куртку и бросила ее на свой рюкзак. Выяснилось, что у ее водолазки нет рукавов и это красиво. А все, что красиво, нужно, просто жизненно необходимо… Остановить.
Да, остановить. Не засахарить во времени, словно спелую клюкву, но и не растянуть мгновение до бесконечности. Просто остановить, так, чтобы все сохранилось в нетронутом виде, даже те мелочи, которые обычно пролетают сквозь дырявую сетку памяти, – вроде черных крошек осыпавшейся туши или сухой тополиной сережки в волосах. Это тоже красиво. А значит, нужно сделать так, чтобы можно было вернуться к этой точке из любой другой, вне зависимости от удаления во времени, пространстве и Бог еще знает в чем, потому что истинная красота капризна и может не почтить еще одним появлением твою жизнь.
И еще – нужно обратить, сфокусировать чье-то чужое внимание на том, что заставило задержаться на себе именно твой взгляд. Запечатлеть – так, чтобы, глядя на цвет, кто-то слышал звук, чувствовал вкус, температуру и запах. Законсервировать саму атмосферу. Но – сохранить, не умертвив.
Сфотографировать…
Все, что ты видишь, продублировано и сохранено внутри тебя, в твоих мыслях, чувствах и впечатлениях, в твоей памяти. Целый мир со всеми книгами, написанными в нем и прочитанными тобой, со всеми людьми, встретившимися тебе на пути, принадлежит тебе, и никто не в силах отнять у тебя этого. Кроме Бога, отнимающего душу.
Я снимал ее минут сорок. Солнце то появлялось из-за облаков, то снова пряталось в них, издеваясь надо мной своим непостоянством. Кристина делала почти все, что я ей говорил, но как-то по-своему. В конечном итоге я понял, что она меня вовсе не слушает, а делает то, что диктует ей ее тело. Возможно, вместо меня она слушала какую-то внутреннюю музыку. У тех, кто занимается танцами, такое, вроде бы, бывает.
Впрочем, я тоже слушал что-то внутри себя. Может, мы слушали одно и то же?..
Что-то было в этой девчонке, что-то особенное. В таких не влюбляются, такие даже не нравятся. Они просто присваивают тебя себе, и ты не можешь ничего сказать им, потому что нет никаких доказательств этой их магической власти… В этот момент что-то шевельнулось во мне. Словно притаившийся на дне моря хищник случайно всколыхнул придонный ил. А она все двигалась передо мной, в видоискателе, все двигалась…
Из этого транса нас обоих вывело огромное восьмилапое чудовище.
- Эй, смотри-ка сюда! Паук! Да какой огромный! – Кристина вытащила из-под пластикового настила площадки действительно огромного паука и торжественно посадила его на руку. – Сфоткай меня с ним! Хочу подружек попугать.
Так мы устроили фотосессию с пауком. Когда Кристина наконец-то накривлялась перед камерой (бедного паука то сажали на волосы, то на шею, то пытались съесть) и отпустила жертву восвояси, спины были мокрые у нас обоих. Я сел на ближайшую лавочку, Кристина уселась рядом.
- Мороженое хочешь?
- Ага.
- Какое?
- Любое с орешками. А можно я пока фотки посмотрю?
- Смотри.
- Спасибки…
Я встал, сходил в маленький круглосуточный магазин на углу ближайшего дома, вернулся с мороженым для нее и минералкой для себя. Кристина с упоением рассматривала фотографии, цепко держа мою камеру в руках. Фотоаппарат казался страшно громоздким в ее маленьких пальцах.
- Ну, как? – спросил я.
- Здорово, - ответила она. – Мне нравится. Особенно вот эта… И еще вот эти две…
Следующие полчаса мы рассматривали и обсуждали то, что у нас получилось. Но вот все фотографии пролистаны, мороженое давно закончилось, а мы все сидели на лавочке, болтали и смотрели на проходящих мимо людей. Кристина – даже не помню, с чего она начала – несла какую-то чушь:
- Невозможно представить, что все эти люди – вроде наших с тобой родителей – когда-то занимались сексом. Меня лично при мысли об этом разбирает смех. И тем не менее – вот они мы, последствия этих занятий… Этих, так сказать, штудий…