- Пошли отсюда, - предложил Кирилл. Настя не спорила.
* * *
Михаил Александрович заходил в больницу уже как в какой-нибудь из офисов своей фирмы – со всеми здоровался, причем вторым, критически оглядывал персонал, интересовался текущими делами. С ним разговаривали охотно и уважительно. Но потом он как будто бы вспоминал, что пришел не за этим, извинялся, торопливо сворачивал тот или иной разговор и поднимался в палату к сыну. Так было и на этот раз. Отличие заключалось лишь в том, что сейчас Михаил Александрович нес в руках большой пластмассовый грузовик с зеленым кузовом. Костя просил именно с зеленым, и чтобы кузов откидывался, потому что так будет удобнее возить мандарины, вжж-вжж, и сгружать их, вжухух… Жизнь Константина была вне опасности, его уже можно было перевести в психоневрологическое отделение, а то и вовсе забрать домой, но Михаил Александрович, пользуясь своим положением, настаивал, чтобы его сын оставался в этом боксе – главным образом потому, что дорогу сюда он выучил и смирился с этим коридором, обманчиво-школьным из-за того, что по одну сторону располагались двери, а по другую – окна с персикового цвета жалюзи, и к этой двери, ведущей в бокс, и к самому боксу, маленькому и чистенькому, как номер эконом-класса в дорогой гостинице. Перевозить сына отсюда означало привыкать к чему-то новому, смиряться с чем-то еще – с чем-то, скорее всего, куда более длительным и потому еще менее приятным. Несмотря на то, что Михаил Александрович отличался волевым характером, он не был готов к этому.
Вздохнув, он вошел в бокс. В палате было светло – на этот раз жалюзи были открыты. Сиделки не было, но необходимость в ее постоянном присутствии отпала, поскольку состояние пациента стабилизировалось. Если бы с ним что-то произошло, круглосуточно работающая аппаратура тут же отправила бы тревожный сигнал на пульт дежурного, который мог, не поднимаясь в палату, узнать показания всех приборов. А если бы пациенту что-то понадобилось, он мог бы вызвать медсестру и сам – это Костя уже умел.
Михаил Александрович прикрыл дверь и сел на стул в ногах постели сына. Тот спал. Точнее, притворялся, что спит, - решил Михаил Александрович. Дыхание Кости было слишком частым и неглубоким, веки подрагивали, как будто приходилось прилагать усилие, чтобы они оставались закрытыми. Сейчас сын поймет, что его хитрость не удалась, изобразит пробуждение – скорее всего, даже зевнет и потянется в постели, сжимая руки в кулаки, - а потом заулыбается искренне и радостно воскликнет: «Папочка!..»
Михаила Александровича передернуло. Он подумал о том, чтобы оставить подарок для сына в палате, рядом с кроватью, где тот увидит его и достанет, и тихо уйти – вдруг сын и в самом деле спит. Но в этот момент веки юноши дрогнули и приоткрылись. Константин обвел палату сонным, расфокусированным взглядом, увидел отца, нахмурился.
- О, привет, - сказал он. – А ты что здесь делаешь? Ты же в Эмиратах сейчас должен быть, там сделка с… - он зевнул, тряхнул головой, заметил на коленях отца игрушку в прозрачном полиэтиленовом пакете. – А эту штуку ты зачем притащил? Нет, я, конечно, понимаю, что я свое корыто грохнул, но если ты так намекаешь, что с моими навыками только такие машинки водить можно…
Михаил Александрович встал. Его слегка покачивало. Он повертел игрушку в руках, положил на стул.
- Ты, это… сам просил.
- Да?.. – Константин приподнялся на постели, поморщился. – Не помню. Я после аварии почти сразу вырубился. Сколько я здесь? Дня три, четыре?
- Неделю.
- Неделю… Блин, долго.
- Костя, - осторожно заговорил Михаил Александрович. – А ты давно очнулся?
- Я? Да сейчас вот. А что?
- Ничего, - Михаил Александрович ощутил горячую резь в глазах. – Ничего… Ты, это… Как себя чувствуешь? Ничего не болит?
Костя задумался.
- Ничего, вроде бы. Ребра ноют, но я ими хорошо приложился. А еще голова тяжелая, спать хочется.
Мужчина поспешно отступил к двери.
- Тогда поспи. Спи, сколько надо. Поправляйся. Я зайду еще, - и он выскользнул из палаты.