- Просто выучи наизусть его самые любимые высказывания.
- Ага, или натяни короткую юбку… Как ты думаешь, мне бы пошло?
- Стас, придурок, с коих ты пор у нас вторая Лизка?
- Ну… Мы с ней, в общем-то, в дружеских отношениях… Может, одолжила бы.
- Пригласи ее лучше куда-нибудь, по-дружески!
- А ты зараза. Ты в курсе?..
Выходя из туалета, я обернулся и случайно заметил, что на большом объявлении, повешенном здесь для того, чтобы учащиеся не портили уже и так основательно разрисованные стены, появилась надпись от руки. Я подошел. «На стенах рисуют и пишут дети в возрасте 3-4 лет. Оцените уровень своего развития!» - гласило объявление. «Мы будем петь и смеяться, как дети, и рисовать цветы на дверях в туалете», - было написано от руки. Я усмехнулся и вышел. Стас ждал меня в коридоре.
- О, привет, ребята! – помахала нам рукой Оля, и неопределенный пасс, тоже, по всей видимости означающий приветствие, сделал Сашка. Они сидели за первой партой в аудитории, оба в черном, не то как братья-близнецы, не то как сестрички. Они называли это стилем. Сашка опять что-то рассказывал, при этом бурно жестикулируя, и все в аудитории могли видеть, что на указательном пальце левой руки у него, словно огромный странный коготь, за колпачок прицеплена синяя автоматическая ручка. Вот что значит увлекся.
Преподавательница вошла в аудиторию прямо по нашим следам, уже после звонка. Читать лекцию по истории эстетики она начинала сразу, с места в карьер: почти от дверей здоровалась, напоминала о том, чем закончила предыдущее занятие, и принималась за диктовку – и только когда все головы склонялись над тетрадками, она, не прекращая диктовать, снимала верхнюю одежду, пристраивала сумку, поправляла прическу. Это была женщина зрелая, но не сочная, с претензиями на оригинальность. По ее словам, две вещи в нашем корпусе ее пугали. Во-первых, изображение первого печатного станка в кабинете издателей напоминало ей гильотину. Видел я этот плакат. По-моему, ничего страшного. Во-вторых, студентка Икс во время ее занятий не убирала с парты бутылочку с питьевым клубничным йогуртом, из-за чего создавала впечатление пьющей кетчуп. Ну, насчет этого могу сказать, что питьевые йогурты и вправду гадость, но на кетчуп походят мало. Но эта дама считала свои страхи остроумными.
Рука записывала диктуемое автоматически; во время таких лекций я мог думать о чем угодно. Правда, я не запоминал то, что читал лектор, но зато мог восстановить необходимую для зачета информацию по своим конспектам. А вот сидящая рядом со мной девчонка из параллельной группы Карина Василькова лекции не записывала. Она их зарисовывала. Сидела за партой и в течение полутора часов рисовала какие-то орнаменты вроде мандал, а потом, глядя на них, вспоминала то, что слышала, пока рисовала. Правда, ключевые определения все же оставались на полях ее лекционных тетрадей, но сколько было хохм про то, как у нее просили списать какую-нибудь лекцию!..
Зонт Кристины, который я так и таскал с собой, я положил на подоконник. Мне нужно было его вернуть, но ни звонить Кристине, ни видеться с Бренди мне страшно не хотелось. Вся эта дурацкая история… С виду я был спокоен, но что-то во мне трепетало, металось, надрывалось. Словно вся жизнь моя, вся моя память были только кратким, сбивчивым и ущербным пересказом, которым была заменена сама книга из-за нехватки времени перед экзаменом. И мучало это: надо, надо было вернуться к книге, она была того достойна, но времени не было, и я заглушал голос совести обещанием прочесть книгу от корки до корки сразу же, как только время появится, когда-нибудь, когда-нибудь потом… Это было ложью. Потом никогда не наступает.
Глава 4. Придурки
Общага – это не место. Это организм. Люди, живущие здесь, перестают быть только собой. Они вместе со всем, что тебя окружает, - граффити на облупившихся стенах, словами и выражениями от самых примитивных до самых витиеватых, на любой вкус, на русском, английском, немецком языках и даже на латыни, этими яркими, красивыми изображениями человеческих непотребств, вместе с мусором по углам и запахами только-только приготовившейся, подгоревшей или уже протухшей еды, запахами алкоголя и табака, красок и лака, вместе с человеко-электрическим гудением, которое, перекатываясь с одной стороны этажа на другую по длинному коленчатому коридору, кажется, раскачивает все здание, - вот со всем этим, среди которого невозможно уснуть, но можно художественно бредить наяву, - люди, как фигурные элементы мозаики, составляют единое целое. Без кого-то из них в мозаике будут черные дыры, через которые Вселенная станет выворачиваться наизнанку. Без них всех мозаика просто рассыплется.