Мы закурили.
- Блин, - произнес Макар, ни к кому, по сути, не обращаясь. – Все это же фигня какая-то. Снег еще не выпал, а прошлогодний сто лет как растаял.
- Хорошо сказано.
Макар поморщился – не отвлекай, мол, – и продолжил:
- Я, конечно, могу сочинить с десяток стишков вроде этого, а потом послать их все Иринке. И ей, наверное, даже понравится. У меня таких стихов уйма, хоть сборник выпускай. Но мне самому от этого как-то тошно. Знаешь, я их пишу, как курю – по привычке, или я даже не знаю – из какой-то жуткой, почти физиологической потребности, что ли. Познакомлюсь с какой-нибудь девчонкой – и давай строчить стишки по мотивам реальных событий. Она меня ревнует, например, истерит – а я слушаю ее и уже думаю, какое стихотворение из этого можно сделать.
- Да кому какое дело? Нравится – пиши на здоровье.
- Пиши на здоровье… - Макар передразнил меня, потом вздохнул. – Только, может, хватит лезть в чужие души и тексты, затем чтобы словить мотивчик и написать что-нибудь свое? Я тут бросить пытался, – он помахал сигаретой, но движения были такие, как если бы он держал в руке ручку или карандаш, - думал, с этим покончено. Но мир истощился, и я истощился… Я, в сущности, всегда был истощенным, от рождения я испытывал чувство тотального голода. Если ты истощен, ты не видишь изобилие вокруг, то есть видишь его во вторую очередь. А в первую очередь ты видишь свой голод. А в-третьих, пожалуй, голод таких же, как и ты. Но и изобилие вокруг тоже действует угнетающе. Куски во ртах. Чужие куски в чужих ртах. Да… Облизываешься, можешь даже выхватить, дожевать – стыдливо, но торопливо, пока у тебя самого не отобрали.
- По твоим словам, как раз этим ты и занимаешься. Но мы ушли в метафорику. Давай обратно.
- Можно еще один метафорический пассаж? Итак, выхватываешь чужие куски, остервенело жуешь и тайно надеешься, что та куча дерьма, которую ты произведешь на свет Божий по окончанию пищеварительного процесса, будет чем-то выгодно отличаться от всех остальных куч, появившихся тем же способом. Жрешь – и мечтаешь об этакой гениальной куче дерьма…
- Все, все, хватит. Я тебя понял.
Макар захихикал. Он помолчал немного, художественно уставившись в небо, потом заговорил снова.
- Знаешь, я начинаю презирать себя за такое потребительское отношение к собственной жизни. Иногда мне кажется, что я все время только для этого и влюблялся. У тебя ничего такого не было?
- У меня было хуже. Я просто влюблялся.
- Да ну тебя!
- Чего да ну? У тебя с Иркой, кстати, как? Я ее тут видел на днях, она аккуратно так спрашивала, не завелся ли у тебя кто.
- Кто у меня заведется, кроме тараканов? Да и те в голове только, потому что в комнате жрать нечего. Что ты ей сказал?
- Что ты пишешь что-то. Возможно, для ее.
Макар гадко гоготнул.
- Я тебе потом покажу, что я написал… Оценишь. Но Ирке лучше не показывать, - он снова приложился к сигарете. – Вообще, бесит она меня в последнее время. Вечно придешь к ней, проторчишь у подъезда час, полтора, два – она собирается, видите ли, а зайти мне к ней нельзя, меня ее родичи не одобряют… А потом она выходит – вся такая при параде, кудри начесаны, сама намакияжена, наманикюрена, коленки блестят, из-под юбки пахнет фиалками… Может, я чего-то не понимаю, но, по-моему, девушка не должна пахнуть фиалками. Если, конечно, она не считает, что ее парень всю жизнь мечтал трахнуть корзину с цветами.
- И чем же она должна пахнуть?
- Ну, не знаю… Да не в этом же дело! Ты меня понимаешь?
- Понимаю. Забей. Для девчонок это все нормально. Даже пахнуть фиалками.
- Чего ты привязался к этим фиалкам?
- Я? Да ничего. Это ты к ним нежно привязан вроде как.
- Отвали.
Докурив, он бросил бычок вниз и перегнулся через периллы, чтобы посмотреть, куда упадет этот большой бескрылый оранжевый шмель. Я наклонился тоже.
- Знаешь, где-то в Италии под двумя парочками, занимавшимися любовью на открытом воздухе, рухнул балкон. Двое погибли, двое выжили только потому, что упали на тела своих партнеров…
- Тогда я сегодня сзади, дорогой!
- Иди ты!
Бычок улетел куда-то в сторону, а мы увидели компанию из трех парней, которая, оказывается, давно наблюдала за нами.