Женщина кивает. Она чувствует, что время приема подходит к концу, и понимает, что так и не сумела объяснить, что ее беспокоит. Сделать это она, вероятно, уже не сможет.
- Вам обеим пошел бы на пользу хороший отдых, - говорит психотерапевт, выписывая рецепт. – Возьмите небольшой отпуск, съездите куда-нибудь вдвоем. Вам нужно привыкнуть к тому, что Ваша дочь здорова и самостоятельна, - Георгий Владимирович протягивает пациентке серую бумажку с печатью снизу. Печать синяя. – Со временем вы к этому привыкните, и все будет как раньше, - он улыбается. – Даже лучше.
Наталья Ивановна тоже улыбается, но улыбка у нее грустная. Она берет рецепт, встает со стула, благодарит доктора, прощается с ним и выходит из кабинета.
Вслушиваясь в ее затихающие кафельные шаги, Георгий Владимирович с наслаждением думает о том, что рабочий день закончен. Он потягивается, встает со стула и торопливо прибирается на столе.
Наталья Ивановна выходит из прохладной поликлиники в застоявшееся тепло солнечного майского дня. Навязчиво пахнет черемухой, в воздухе реют шмели. За зеленой изгородью и низким чугунным заборчиком, окружающим поликлинику, идут и едут по своим делам в разные стороны люди. Шум проезжей части стоит в воздухе так же, как тепло.
Наталья Ивановна опускает взгляд и рассматривает рецепт. Успокоительные. Можно было и не выписывать – эти отпускают без рецепта. Как фармацевт она знает. Покупать не будет – дома этого добра и так достаточно, хоть собственную аптеку открывай. Уехать куда-нибудь на небольшой отдых тоже не получится: отпуск она брала на время операции Оли, а потом еще оформляла больничный и дважды продлевала его. Проще уже уволиться…
Месяц. Месяц прошел с тех пор, как Оля вернулась домой. Месяц с того времени, как у Натальи Ивановны украли дочь. И никто не может помочь ей. Потому что никто не верит. Врачи не верят совсем. Приятельницы, которым она с опаской рассказала об этом, еще и посмеиваются. Так куда же теперь? Может, в церковь?..
Сунув рецепт в сумку, Наталья Ивановна спускается по потрескавшимся ступенькам крыльца, идет к калитке, потом в сторону троллейбусной остановки. Едет она домой усталая и немного успокоенная, но не словами врача, а этой своей собственной усталостью. По пути Наталья Ивановна по привычке заходит в магазин, но вспоминает, что все продукты дома есть и покупает только бутылку молока. С ней в тонком белом пакете она идет к дому – розово-белой квадратной в сечении семнадцатиэтажке с крохотным вытоптанным двором. Когда она подходит к подъезду, откуда-то сверху раздается звонкий крик:
- Мама!
У Натальи Ивановны перехватывает дыхание прежде, чем она поднимает голову. Пальцы обмякают, разгибаются, и бутылка молока падает на асфальт и катится вместе с пакетом – пластиковая, не разбилась… Наталья Ивановна заставляет себя поднять голову. Это тяжело, шею будто бы свело, ноги подкашиваются. «Вот и все, - думает она. – Вот и конец». Она предчувствует, что сейчас увидит Оленьку, стоящую на подоконнике их квартиры. Оля крикнет что-нибудь вроде: «Мама, смотри! Я лечу!» - и шагнет в пустоту.
- Не надо, Оля! – слышит Наталья Ивановна свой собственный голос. Он звенит, добравшись до барабанных перепонок сквозь вату тишины, завалившей уши.
- Что не надо? – слышится сверху, будто бы уже из другого мира.
Наталья Ивановна наконец замечает, что уже давно подняла голову и даже отыскала взглядом окна их квартиры. Она действительно видит свою дочь в окне. Только та не стоит на подоконнике, а сидит на нем, и в руке у нее большая серая тряпка, и тряпкой этой Оля машет матери. Окна высоко – седьмой этаж, но Наталья Ивановна видит, что дочь улыбается. А может быть, ей только кажется, что она это видит.
- С обратной… стороны… не надо… - задыхаясь, шепчет Наталья Ивановна. Дочь не слышит ее.
На нужный этаж она поднимается на лифте, но чувствует себя так, будто бы шла пешком и с двумя тяжелыми сумками. Перед дверями собственной квартиры ее догоняет соседский мальчишка.