Девушка почувствовала, как боль отступает, а тело, расслабляясь, оседает на постель. Простыни и пододеяльник были мокрые, словно на них пролился дождь. Волосы – тонкие, черные, испорченные краской – липли к лицу.
Переводя дыхание, она прислушалась к звукам дома. Женщина спала, и довольно крепко. Отдышавшись, девушка с большим вниманием огляделась по сторонам. Диван, на котором была расстелена ее постель, стоял в довольно большой комнате. Ее пространство скрадывалось старой громоздкой мебелью и баррикадой коробок, напоминающей гигантский конструктор из деревянных деталей. Диван стоял у стены слева от дверного проема, к которому девушка лежала головой. На стене висел тусклый пыльный ковер. В ногах, заваленный темной одеждой, дыбил спинку стул. За ним в углу возвышалось заставленное всякой мелочью трюмо, в котором девушка отражалась жуткой мертвенной фигурой, загромождавшей зазеркальное пространство. Черным квадратным провалом за ее правым плечом отражался дверной проем, и это было не менее жутко. Напротив двери было окно, задернутое тюлем и двумя красно-желтыми, застиранными, сильно вылинявшими шторами. У окна вдоль правой стены стоял большой трехстворчатый шкаф с коричневыми боками и желтым полированным фасадом. Сразу за ним стояло фортепиано, тоже полированное и тоже желтое, словно они со шкафом составляли гарнитур. На инструменте стояла ваза с искусственными цветами и лежало много каких-то невнятных вещей, блеск полировки был приглушен пылью. Картонные коробки высились вдоль шкафа, стояли под фортепиано и рядом с ним, громоздились на полу, освобождая лишь узкую дорожку от двери к дивану.
Девушка снова пошевелилась, опробовала тело и нашла его подвижность достаточной для того чтобы встать. Выбравшись из липкой одеяльей мякоти, она скинула мокрую футболку и натянул другую – ту, что лежала верхней на куче, громоздившейся на стуле. Потом она подошла к окну и взглянула сквозь тюль в просвет между шторами.
За окном был дивный новый мир. Тусклый, предрассветно-зыбкий, трогательно-беззащитный в последних минутах своего утреннего сна, он простирался от стен ее дома и дальше и не подозревал о том, что в него уже пришла она. В свою очередь девушка тоже еще очень мало знала о нем. Но того, что она о нем знала, было достаточно для того, чтобы хотеть жить в этом мире. Она искала жизни. И она ее обрела.
Стараясь ступать осторожно, она сходила в туалет, потом оделась и расчесалась. Спать не хотелось, да и как можно спать, едва появившись на свет? Она была слишком возбуждена для этого. Поэтому она решила опробовать свое новое тело.
Вообще-то, тело ей не очень нравилось: рост небольшой, мышцы слабые, много лишнего веса. Но в ее ситуации выбирать не приходилось. Поэтому она просто сделает это тело таким, каким оно будет ей нравиться.
С этими мыслями она потянулась, начала разминать горячие, какие-то комковатые мышцы, растягивать связки, поворачивать суставы. Тело поддавалось с трудом, словно владелице приходилось бороться с ним. Но она была сильнее и ворочала костями уверенно, так что постепенно тело стало уступать ее воле и силе движения. Делая зарядку, девушка на всякий случай прислушивалась к ритму своего сердца, но оно работало отлично, и поводов для беспокойства не было. Вот только когда она уже почти закончила, в комнату вошла мать. Застав дочь за зарядкой, она, задыхаясь, принялась орать.
- Ольга! Ты соображаешь, что ты делаешь? Тебе нельзя! Ты себя угробишь! Угробишь!..
Орала она долго и надрывно. Ольге (теперь девушку звали так) было не по себе от этого – она отвыкла от того, что на нее кто-то может орать. Но ничего поделать было нельзя, и она решила просто подождать. Когда же крики ненадолго прервались, она попыталась сказать матери, что заниматься зарядкой ей можно и ничего страшного с ней не случится. Мать не стала ее слушать и продолжила истерику – правда, уже с меньшим запалом. Но от этого было не легче. Поэтому она, стараясь не выдавать своего раздражения, аккуратно просочилась мимо матери в душ.
Когда она вышла из душа, в квартире стоял крепкий запах валерьянки. Едва она вышла из ванной, мать оказалась тут как тут. Наверное, она хотела продолжить читать дочери нотации, но вдруг заметила кое-что – точнее, не заметила. Ну, все правильно: с какой стати оставлять такой уродливый шрам на теле? Но внятно объяснить матери, почему от операции не осталось и следа, девушка не сумела – так, наболтала чего-то – и та отправилась на кухню, словно в трансе. «Да, сложно у этой женщины начинается день, - подумала девушка». Она насухо вытерлась, оделась, заново расчесалась, вышла на кухню. Мать взяла себя в руки и, поджав губы, готовила завтрак.