Остановка, правда, немного развеселила меня. Задняя стенка железной будочки в двух местах проржавела и обвалилась, и места эти точно по высоте соответствовали направлению струи справлявших малую нужду. Интересно было бы узнать, что такое пьют в этой деревушке.
Я отошел в сторону, чтобы запечатлеть для потомков это пятно на репутации цивилизации, и чуть не столкнулся с дедом, по виду (толстенная фуфайка и кирзовые сапоги) местным.
- Што ты тут фытографироваешь? Из газеты, что ль?
- Из газеты, дедуль, - соврал я, зная, что дедушка может показать мне что-нибудь интересное. - Фотографирую упадок деревни.
- А вот пойдем, я тебе упадок покажу, - он взял меня за рукав и потянул куда-то. Мне стало не по себе.
- Дедушка, я уже на автобус шел.
- Автобуса еще с час не будет. А ну, пошли, кому говорят.
Пришлось подчиниться. Оглядываясь и проверяя, не собираюсь ли я сбежать, дед повел меня тропинкой между заборов, потом задами огородов, и вдруг мы оказались на колхозном дворе, заваленном фрагментами посадо-уборочной техники. Неподалеку от нас возвышалась ржавая водонапорная башня с подломившейся опорой, с проваленными в нескольких местах крышами стоял скотный двор и какие-то сараи, а ближе к полю, среди бурьяна, покачивался на ветру каркас от какого-то огромного гаража. Последний кусок жести, маленький и никому не нужный, позвякивал на ветру.
- Вот она, разруха-то… - как перед покойным, стащил треух с седой головы дед. – Фытографировай давай.
- Ага, - я тут же полез за убранной было камерой. Никому, конечно, не понадобятся документальные кадры разрушенного колхоза, такого везде полно, но зато… как это у нас называют… безысходность, эстетика разрушения… У меня было множество приятелей, которые пришли бы в восторг, дай им такое поле для съемочной работы. Раньше я никогда не пробовал снимать такие объекты, но почему бы не начать? Я принялся щелкать затвором. А дед за моей спиной, стоя на краю какого-то овражка, себе под нос бормотал:
- И ручей куда-то делся. И камня не стало. Все ушло в землю вместе с людьми…
Я не заметил, когда и как дед исчез. Но, когда я понял, что его уже нет рядом, мне стало не по себе – словно это был не живой человек, а призрак, который сгинул точно так же, как здешнее благоустройство.
На автобус я едва успел. По дороге к городу я мог наблюдать, как в район идет газ. Вдоль шоссе была распахана полоса едва ли не шире самой дороги, а на ней лежала долгая черная труба. В какой-то момент труба заканчивалась, и вдоль шоссе начинали лежать ее отдельные фрагменты вперемешку с какими-то раздутыми мешками и неубранными еще деревьями. Рабочих не было видно. Но зато было видно: газ идет! Значит, не все еще так плохо, правда же.
«Господи, в каком бредовом мире я живу», - думал я, когда снова зазвонил мой мобильный. Кристина интересовалась, что я хочу на ужин… Да, но я ведь сам сделал свой мир таким.
Ненадолго заехав к родителям, я отправился к ней. Я поехал с намерением выяснить наши отношения. Совершенно неожиданно я понял, что не хочу продолжать их. Наша связь была чем-то уродливым, почти противоестественным, к тому же она странным образом превращалась в мою зависимость от Кристины. Она начинала отчетливо тяготить меня… Да, все это правда. Но я чувствовал, что между нами было что-то еще, выходящее за пределы привычного мира, – и именно это связывало нас. Я должен был выяснить, что это, прежде чем уничтожить.
- Кристина. Скажи, зачем я тебе, - потребовал я чуть ли не с порога. Бренди дома не было.
- Проходи, ужин уже на столе. Руки вымыть не забудь!
- Кристина!
Но она меня словно не слышала. Она придумала себе роль, она блестяще играла ее – и заставляла меня участвовать в этом спектакле. Счет этой игры был в ее пользу. Но я еще надеялся отыграться.