- Бренди. Я всегда сам за себя плачу.
Он смотрит на меня с прищуром, потом я слышу его усмешку – короткий быстрый выдох, от которого не дрогнул ни один мускул на его лице. А потом он опускает глаза и докуривает сигарету молча.
- Ладно, - говорит он наконец. – Я пойду.
- Значит, хороших новостей у тебя для меня нет?
Он тушит окурок в пепельнице и смотрит на меня в упор.
- А я уж думал, ты не спросишь.
- А тебе есть, что сказать?
Он с сожалением качает головой.
- Извини.
- Ясно.
- Но ты мог бы дать мне хоть какие-то подсказки!
- Я рассказал тебе все точно так, как это было. Я ничего не утаил. Клянусь.
- Клясться – грех, - он грозит мне пальцем, встает и поворачивается, чтобы идти к выходу из кафе. – Но ты, конечно, задал мне задачку… Ладно – может быть, мне повезет. Еще увидимся!
- До встречи.
Он делает три шага от столика, за которым я остаюсь, потом взмахивает рукой и резко разворачивается.
- Да! Я совсем забыл! – он возвращается и встает рядом со мной. Я смотрю на него снизу вверх, как язычник на идола. – Ты ведь фотографируешь? Одной милой девушке нужно портфолио. Могу я дать ей твой телефон?
Я пожимаю плечами – почему бы и нет?
- Отлично! Тогда жди, она позвонит.
Я киваю, и Бренди уходит. Какое-то время я еще сижу на своем месте, размышляя, почему Бренди не стал разговаривать со мной по телефону, а предпочел встретиться лично и так настойчиво предлагал мне провести с ним вечер. Я знаю его не настолько давно, чтобы так говорить, но, мне кажется, он неплохой парень. Он взялся помочь мне, и будет здорово, если у него хоть что-то получится.
Расплатившись, я вышел из кафе. Солнце уже скрылось за домами, и от теплого дня ничего не осталось: улица съежилась, потемнела, из подворотен потянуло сыростью, и стало ясно, что на дворе действительно октябрь. Фонари пока не зажглись, огни автомобилей ломтями резали сочный сиреневый сумрак. Яркие желтые листья, похожие на бабочек, вылетали из-под колес и снова попадали под них.
Нужно возвращаться на работу. Это недалеко: половина автобусной остановки вперед, перейти проспект и углубиться в дома. Обычно этот маршрут занимает около пяти-семи минут…
Меня накрыло, когда я перешел улицу. Краем глаза я заметил афишу какой-то музыкальной группы – пятеро ребят, фолк-металл – даже не афишу, а всего одного музыканта из тех, что были изображены на ней. Я прошел мимо, не успев рассмотреть его как следует. Но этого и не было нужно. Достаточно было того, что лицо этого человека вызвало в моей памяти целую лавину воспоминаний, таких явственных и таких болезненных, что ноги подкосились.
Я понятия не имею, что это был за парень. Я не видел его раньше, как не видел раньше и других таких же. Но есть в их лицах что-то не от мира сего – от иного, высшего, светлого мира, ныне не доступного для меня. Мне плохо оттого, что есть такие люди. Ничего особенного в них, наверное, все-таки нет, просто они похожи, просто похожи на тех, что окружали меня прежде, когда я не был собой, не был тем, чем я являюсь сейчас, когда я был единым… Если все это вообще было на самом деле.
Вот оно, именно это чувство – оно сводит с ума. Теряешь способность отдавать себе отчет, теряешь рассудок, когда тебя накрывает это ощущение оторванности, потери цельности, потери очень важной, самой важной в мире связи – связи с Единым. Пока ты там, да и пока ты здесь по Его распоряжению, твое существование – выражение Его воли, и это прекрасно, потому что правильно. Но в моей жизни случилось так, что мы больше не едины. И когда я остро ощущаю это, мне хочется каким угодно образом, какой угодно ценой избавиться от себя, от этого тягчайшего бремени собственного Я. Рассеяться, развеяться – и больше не существовать… Если я существую, если все это вообще происходит.
Я едва удержался на ногах. Чтобы не растянуться прямо посреди улицы, я прислонился к закрытому уже ларьку. Глаза заливало холодным потом. Мимо проходили парень с девушкой. Кажется, я узнал их… Да нет, просто такие парочки все одинаковые.
- Ой, смотри! Ему плохо, наверное, - сказала девушка.