Следуя своей странной привычке, она сидела и смотрела, как я ужинаю, потом сварила мне кофе и пошла мыть посуду.
- Кристина. Не могла бы ты вернуться на свое место? Нам надо поговорить.
- Что? У меня вода под ухом шумит. Сейчас я домою тарелки, и ты мне все скажешь.
Действительно, закончив с посудой, она сделала себе чашку чая с корицей и апельсиновой цедрой и забралась на стул напротив меня, поджав колени.
- Так что ты мне хотел сказать?
- Я хочу знать, зачем тебе все это. Чего ты хочешь?
Кристина картинно подняла бровки.
- Я просто хочу, чтобы ты любил меня. Тебе что-то не нравится? Скажи что, и мы попытаемся это изменить.
- Мне не нравится, что мы вместе. Понимаешь, я не хочу быть с тобой, и мне не нравится, как ты играешь в жену и домохозяйку. И вообще, Кристина, глупо это все.
- Что глупо? То, что ты живешь совсем как взрослый, не чувствуя себя взрослым? Но все когда-то взрослеют, и…
- Кристина, черт побери, ты же понимаешь, о чем я!
- Веришь или нет – не понимаю!
Я поставил чашку с недопитым кофе на стол.
- Скажи, если вот я сейчас уйду, ты меня отпустишь?
- Ну разумеется! Иди хоть на все четыре стороны, дверь открыта! Ну?.. Чего же ты ждешь? Иди!
У меня не было сил подняться, одеться и уйти. И решимости сделать это тоже не было. Ничего у меня не было, кроме этой хитроглазой девицы.
- Черт!
- На следующей неделе праздник. День освобождения города от фашистских захватчиков. Будет парад, концерт и историческая реконструкция. Обещали авиашоу. Давай сходим? А до этого, обещаю, я не буду тебе ни звонить, ни писать эсэмэски.
Я перевел дыхание и кивнул в знак согласия. Я ненавидел и удивлялся тому, как сильно это чувство. Ненавидел я себя, себя одного.
Глава 16. Дневник Художника. День освобождения
Собака вернулась. Точнее, ее привели. Оказывается, собаку зовут Мадонна, и это домашняя собака, просто часто убегает и неделями пропадает черти-где.
- Я ее взяла, когда наша соседка умерла, - говорит Катя, посасывая сигаретку. Она сидит на табуретке в моем «скворечнике». Мадонна, разомлевшая от тепла, спит под столом.
- Бабулька старенькая совсем была и одинокая. Если бы собака выть не начала, никто бы и не понял, что с ней что-то случилось. Как вспомню этот вой, до сих пор мороз по коже. Но не выбрасывать же псину на улицу. Вот я ее и взяла. Только она все равно у меня жить не хочет, убегает все время. Наверное, я плохая хозяйка, - она улыбается и строит мне глазки. - Хочешь, оставлю ее тебе? Навсегда? Или на пару дней.
Катя сидит прямо напротив меня, закину ногу на ногу. Около ее сапог на полу стоит бутылка пива, которую она принесла с собой и открыла уже здесь. Это та самая девушка. Это она, я узнаю ее. Но я ничего не чувствую. Или же… Или…
- Оставайся лучше сама.
- Как хочешь, - она пожимает плечами, поднимается со своего места и забирается ко мне на колени. Интересно же она поняла мой ответ! Но… я не против.
- Говорят, ты искал меня. Чего хотел?
- Ничего.
- Да ладно. Скажешь, я тебе не нравлюсь?
- Нравишься.
- То-то же.
Скинув куртку, она бросает ее на топчан и прижимается ко мне крупной мягкой грудью. Своими большими, грубо накрашенными губами она некрасиво улыбается, пока я тискаю ее тело, податливое везде, и мне начинает казаться, что это не она сидит у меня на коленях, это я держу в своих руках все ее существо, как Господь держал в руках кусок глины, раздумывая, как бы убить время, и я чувствую в этом существе неимоверное количество тоски, и боли, и любви, и похоти. Я чувствую в нем такие горизонты откровенности, что мне становится страшно при мысли о том, сколько самой Кати ушло на то, чтобы достичь их. И да – я все это чувствую – но не могу ничего сказать ей. Я не могу подобрать такие слова, чтобы сказанное не превратилось тут же в подлость и пошлость.
Я не уверен, что она так же, как и я, что-то помнит или хотя бы что-то чувствует, что-то понимает – и поэтому я просто делаю с ней то, чего она от меня ждет, чего хочется нам обоим. И мне в этот момент наплевать, что у моего «скворечника» такие большие окна, что нас могут увидеть из окон соседней многоэтажки. Мы же ничего запретного не делаем, мы же ведем себя, как… как… люди. Люди – чернильные пятна, падающие на листы бумаги, разбивающиеся, растекающиеся, превращающиеся в плоские кляксы, разрозненные и растащенные по белой плоскости, но зато получившие возможность своими щупальцами и отростками проникать, вползать друг в друга, стесняясь, будто бы забыв о том, что когда-то все они были единым целым.