Я постучал, постоял, начал рассматривать стены: от низа к самому верху стены были белыми, но этот белый был таким грязным, неприятным и гнусным, из-за чего становилось невыносимо жутко и тоскливо; пахло странно, но эта странность была знакома с давних пор — из глубокого для каждого детства.
С потолка что-то упало на меня, и тут же открылась дверь, за которой стояла широкая, грузная женщина лет пятидесяти. Она начала кричать.
— Где ты был, тварюга?
— Я тут.
Её лицо залилось красным. Уши будто бы начали шевелиться, а волосы прилипли на потный лоб и щеки, с которых скатывались и лезли в рот с грязными зубами, от которых несло, кажется, мертвечиной.
— Придурок ты безмозглый, а. Заходи, тварь!
Она кричала, ее голос срывался и на мгновение переходил в визг, но потом обращался обратно в высокий, неприятный голос.
Я прошёл за ней на кухню. Теперь кухня напоминала кладбище, где на грязном столике у мойки лежали куски свинины и тушка курицы. Помещение было крошечным, а женщина — огромной. Она заполоняла половину кухни, а другую половину — коричневый от старости и грязи стол на шатавшихся ножках. Женщина грузно налегла на мойку, начала издеваться над трупом курицы, просовывая жирные пальцы, грязные от пепла выкуренной сигареты, в шею курицы и обратно несколько раз, с каждым из которых вытаскивала внутренности и скидывала в кучку на газетку.
Пахло сигаретами, дешевыми сигаретами. Летали мухи, гибнущие от вони и грязи. Всё было обычно.
— Так ты есть будешь?
— Буду.
— Будет он, а. Посмотри на него.
Она бросила курицу, обернулась, отвесив челюсть вниз, затем повернулась обратно и тяжело выдохнула. Она казалась неопасной, но с тем каждое действие заставляло внутри меня содрогаться, казалось, каждой косточке. Это было до боли неприятно, особенно при осознании, что ты не сделал ничего плохого.
— Ты где шлялся?
Рубила она курицу и быстро выплевывала слова, подняв лоб и уперев глаза вниз — на куски курицы.
— Я был у моря, кажется.
Я задумался, потому что мысль о мгновениях, согревающих мне душу несколько десятков минут назад, лишь сейчас ударили о мою голову, прочно въевшись и осев. “Как я оказался тут, если только что вот был там?” — думал я, но с тем и думал над ответом, который ожидала женщина. Её нельзя было заставлять ждать. Нельзя.
— Я... пришёл с улицы, там были дела.
— Вот ты скажи мне. Вот скажи! Ты придурок совсем?
— Нет, не придурок, и хватит меня так называть.
— Рот свой закрой, скотина безмозглая. Я тебя спрашиваю, где ты был, а ты мне? Улица, море какое-то. Да ты дома сутками лежишь, тварюга такая неблагодарная, а я у плиты, то на заводе горбачусь — мешки таскаю.
Ей голос снова сорвался, перешел в визг, отчего моим ушам сделалось решительно больно.
— Ты работу нашёл, трутень?
— Я... да, да.
Я говорил и не мог понять, о какой работе она говорила, но кое-что мучало меня еще сильнее.
— Ты собираешься всю жизнь вот так жрать еду, на которую не заработал, сволочь ты такая.
— Нет, нет. Хватит меня называть сволочью.
На моих глазах появились слезы, а в горле — ком обиды, хотя я даже не знал эту женщину.
— Вот еще раз ты, скотина, куда-то свалишь и придешь опять без денег и продуктов — я тебе мозги все выбью, понял!?
Она громко кричала, покраснела и начала хлопать рукой по мокрому от внутренностей курицы столу. Остатки муки липли к её фартуку, на плече виднелось желтое пятно, а на животе — дырка.
Я встал и пошёл. Пошёл по направлению к двери, которую она открыла мне при встрече.
— Ты куда? Куда пошёл, безмозглая ты скотина! Быстро в комнату свою!
Я молча шёл, не обернувшись и закрыв уши. Мои ноги быстро сменяли друг друга, несли куда-то прочь. Я увидел ещё одну дверь, спустившись по привычке вниз — входную дверь. Вышел.
На улице шел, кажется, первый снег. Мое горящее лицо тут же остудилось, а изо рта шёл пар, когда я его открывал. Мокрая спина сразу почувствовала угрозу, и я съежился. Сколько же я пробыл там?
Снег падал мне на лицо, а лицо расплывалось в улыбке, поверх которой скатывались слезы, но не слезы радости или счастья — таких чувств в этом мире, кажется, нет. Я постоял на улице — холодно. Но куда идти?
Всё видимое пространство окутывали высокие кирпичные здания, сливающиеся в полосы с квадратными окошками, расставленными симметрично. Небо отливалось свинцом, давящим на голову. Снег смешался с грязью и песком, превратившись в жуткую грязь, разъедающую кожу из-за реагентов. Я был вынужден вернуться, потому что не знал, что делать.
В этом мире, где я живу, никто не знал, что следует делать. Каждый пытался вырваться, а если говорить точнее — думал, что пытается, выстраивая планы на будущее, но она была чертовски права — если думать о завтрашнем дне, то ты вернешься снова к прошлому, но если не думать, а жить настоящим, то всё будет. Точно будет.