И еще мы должны запомнить: организовать социалистическое соревнование между нашими бригадами. Кто больше камня даст…
И вот мы должны приступить к «соревнованию». Но прежде всего необходимо разжечь несколько костров. Не для себя, а для конвоиров, чтобы они нас хорошо охраняли. Не могут же солдаты мерзнуть на морозе! Пусть греются у костра. Мы-то и так нагреемся. Нам костры ни к чему!
И вот мы в зоне, за канатом. Солдаты у костров. Им так удобнее. Тундра полнится тупым грохотом. Зеки вооружены тяжелыми кувалдами, долбят камень. Надрываясь, тащат его на плечах, падают с ног, с трудом движутся к саням. Скользко. Зеки падают, а конвоиры хохочут — как неловко у них это получается. Правда, очень смешно!
— Не отставай, мужики! Давай, давай! Ползете, как сонные мухи!
— Что-то не видать, чтобы вы соревновались!
— Ничего, мужики, это только первые двадцять пять лет тяжело: следующие двадцать пять будет легче!
Никто не отвечает острословам-конвоирам на их мудрые реплики. Вкалывают, обливаясь потом, выбиваясь из сил, тащат на себе глыбы, орудуют неумело, но старательно тяжелыми молотами.
Время тянется как вечность. Все сильнее дает о себе знать усталость. Очень ослабли все в дороге, измучились от холода и голода в телячьих вагонах, да еще этот пеший переход по пояс в снегу!
Короток северный день. Сгущается мрак над тундрой. Конвоиры начинают сматывать канат, снимается «граница». Снова начинаем строиться, перекличка — не спрятался ли кто в скалах, в снегу? Нет, все на месте. Мы мечтаем как-нибудь добраться к своему бараку, взобраться бы на верхний этаж нар и уснуть. Страшно измучились за эти двенадцать часов каторжного труда на жгучем морозе. Смертельно уставшие, мы строимся по четыре в ряд. Колонна бредет по тундре. Ступают молча, проклиная судьбу и все на свете. Путь в зону теперь кажется в десять раз длиннее. Скорее бы завершился этот скорбный путь, скорее бы добраться до барака, упасть где-нибудь и уснуть. Кажется, никто уже не думает о похлебке, отдохнуть бы, прилечь. Но это не так просто. Предстоит еще одна остановка у ворот, перекличка, сверка номеров…
Назавтра колонна значительно поредела. Многие не в силах были подняться на ноги. Ночью бредили в жару. Многие не смогли даже добрести до столовой, где выдают пайку хлеба, мисочку бурды. Тем, кто отморозил руки, ноги, щеки, уши, было уже не до еды. Они лежали, как мертвые, им уже ничего не нужно было, многие молили Бога избавить их от мук и дать возможность спокойно умереть…
Неподалеку от высокого забора, переплетенного колючей проволокой, возвышается ветхий барак с маленькими оконцами, над которым висит табличка с красным крестом. Это лагерная больница. Такой же барак, как и остальные, только вместо двухъярусных нар стоят тесно сдвинутые друг к другу железные койки. Этот барак тоже переполнен больными.
Сюда не просто попасть. Тут лежат доходяги и обмороженные. У входа стоит грозная охрана, чтобы не проникли посторонние.
Больных лечат свои же арестанты — настоящие врачи и санитары, объявленные врагами народа. У этих бедолаг можно узнать о состоянии здоровья приятеля, друга, попавшего сюда. Они лечат тайком высокое лагерное начальство и их семьи, ибо это настоящие специалисты, поэтому они чувствуют себя в лагере несколько свободнее остальных и могут помочь своим братьям по несчастью: получить лишнюю пайку хлеба, отправить на родину письмо, получить лекарство.
В свободный час зек может сюда прийти и у «своего» врача узнать о состоянии товарища-друга, лежащего в больнице. «Свои» врачи всегда помогут вам.
С бьющимся сердцем приближался я к больнице, где лежал длительное время мой добрый друг, один из крупнейших еврейских поэтов Самуил Галкин. Его книги, лирические стихи знают во всем мире, это самобытный мастер слова.
Прошло немного больше года, как мы встретились с ним, будучи на воле, на его даче под Москвой. Теперь судьба нас привела в этот страшный особый, режимный лагерь. Снилось ли нам когда-нибудь, что окажемся за колючей проволокой?
Я не представлял, что этого пожилого больного поэта, любимого лирика, постигнет наша судьба. Одна мысль, что он в тюрьме, меня ввергла в ужас. Это был больной человек, перенес два инфаркта, еще будучи на воле, и я себе не представлял, как он пережил «следствие» в Бутырской тюрьме, «допросы», этап в эту дикую тундру, как он выдержал тюремные и лагерные муки!
То что больной мой друг окажется здесь, в этом диком аду, и я с ним смогу встретиться, казалось каким-то чудом!
И я не мог переждать лишний день, чтобы не помчаться к нему, не обнять, расцеловать, успокоить, сказать несколько добрых слов!