— Я уже сказал и могу повторить сто раз: моя совесть перед народом чиста. Это я доказал всей своей жизнью. В частности, в годы Отечественной войны, когда я в первый день добровольцем ушел на фронт и вместе с армией прошел весь ее тяжелый путь от Киева до Берлина… Больше мне добавить нечего!
Он громко рассмеялся, но смех у него получился истеричный, злющий. Сквозь зубы он процедил:
— Вам кажется, что выступаете на писательском вечере перед публикой? Тут аплодисментов не будет. Прикрываете вашу враждебную деятельность фронтом… Знаем вас! Научились маскироваться. За то, что были на фронте, вы получили ордена, награды. Сейчас разговор иной — вы изменили Родине… Об этом расскажите все подробно. Нам известен каждый ваш шаг. Не отвернетесь от кары. Все материалы о вас, доказательства, — похлопал он рукой по толстой папке, лежащей перед ним. — Ваше спасение в чистосердечном раскаянии…
— Не собираюсь каяться… Я не виновен! Все — провокация, ложь… Клевета! — стараясь сохранить спокойствие, ответил я.
Мой оппонент побагровел, его скуластое лицо налилось гневом, злостью. Ударил кулаком по столу так, что чернильница подпрыгнула и чернила расплескались по поверхности стола.
Он оторвал кусок газеты и, злобно ругаясь, стал вытирать стол, глядя на меня свирепым взглядом.
— Я вам покажу, как клеветать на органы! Вы меня запомните! Товарищ Сталин дал нашей работе высокую оценку, нас награждают орденами и медалями, мы являемся верными слугами великого вождя, а вы обливаете нас грязью? Да знаете, только за такие слова вас надо растоптать в порошок, сгноить в тюряге. Как смеете клеветать на органы! Да мы вас сотрем в порошок!
Он посмотрел на меня зверем, видно, хотел проверить, как я реагирую на его крик, но заметив, что я не испугался, закурил, затянулся терпким дымом папиросы, опустился на свое место, умолк, не переставая качать головой. Придя немного в себя от гнева, он попытался говорить спокойнее:
— Вы были писателем, книги писали, — смягчил он тон, — такой человек, а ставите свою жизнь ни во что… У вас же семья, дети, мать старушка. Хотя бы ради них перестаньте играть с огнем. Срок так или иначе получите. Это как закон. Об этом мы уже позаботимся. Но от вашего поведения зависит ваша судьба — какой срок будет. Вы должны во всем признаться и помочь органам полностью разоблачить ваших сообщников, ваш антисоветский «центр», а самое главное — ваших главарей из так называемого Еврейского антифашистского комитета. Это кубло агентов мирового империализма. Они обезврежены, а вы помогите нам вырвать у них жало… Поняли? Только не притворяйтесь, что вы их не знаете, что я не я и хата не моя…
— Зачем мне притворяться?
— Вы будете доказывать, что не были участником националистического центра… Там их целая куча… Как их там? Маркиш, Фефер, Квитко, Гофштейн, Бергельсон и главарь этого центра…
— Народный артист Михоэлс Соломон Михайлович, — негромко подсказал я.
— Вот, вот! — уставился он на меня сверлящим взглядом. — Михоэлс. Может, скажете, что не знаете этих?
— Как же не знаю, это мои учителя, коллеги. Отлично знаю и с некоторыми дружил. Преклоняюсь перед ними…
— Вот, вот! — обрадовался он. — Что и требуется доказать. Я сразу понял, что с вами найду общий язык. А как в отношении антифашистского комитета?
— Ну как, обычный комитет. Во время войны таких комитетов было много. Они проводили огромную работу по борьбе с фашизмом… Он был создан по решению Политбюро и лично Сталиным…
— Это что, вы мне читаете статейку из газеты? — резко вмешался майор. — Вы мне расскажите, как они проводили шпионскую работу в пользу мирового империализма…
— Это неправда. Выдумки…
— Они сами в этом признались…
— Не может быть. Значит, их принудили, заставили, — вставил я. — Наверно, довели людей до изнеможения, не давали месяцами спать, вот и подпишут вам все, что хотите…
— Вы клевещете! — вскипел он. — Может быть, скажете, что с теми писаками, комитетом вы не были связаны?
— Как же, когда приезжал в Москву, встречался со всеми, выступал вместе с моими друзьями на литературных вечерах, встречах с читателями, печатал там свои произведения… Писатели, которых вы перечислили, — это крупнейшие мастера слова. Гордость многонациональной советской литературы. Произведения их известны во всем мире.
Он ухмыльнулся, покачал головой и остановил меня:
— Вы о них говорите, словно их надо представить к наградам, премировать их…