Да, это он! Тот самый…
В эту минуту я вспомнил слова следователя, сказанные накануне:
— Ничего, ваши некоторые знакомые скажут вам в глаза, что вы преступник. Мы вам устроим очную ставку.
Так вот почему здесь этот человечек! Оказывается, его привезли сюда из дальнего лагеря, за тысячи километров. Потерявший честь, совесть и человеческое достоинство, он готов на любые подлости.
Я вспомнил, как мы с ним мучились, когда он приносил в журнал свои «сочинения», сколько кляуз он тогда писал на работников редакции, как скандалил. Нам приходилось тратить массу времени, отбиваясь от этого «автора».
И вот его привезли сюда на так называемую очную ставку.
Ну, уж если начальнички дошли до такой жизни и вынуждены прибегнуть к помощи таких деятелей, стало быть их дела плохи.
Но такие их вполне устраивают.
Заискивающе смотрит Каган в глаза следователю. Отпускает плоские шуточки, стряхивает пепел с папиросы в пепельницу, которая стоит возле следователя, кланяется, повторяя жеманно «мерси», а тот смотрит на него с рассеянной учтивостью, надеждой, что тот скажет все, что требуется.
Выкурив одну папиросу, «гость» тянется за другой. Он чувствует себя здесь в своей тарелке, как рыба в воде, но по всему чувствуется, что он ни у кого не вызывает симпатию, кое-кто из присутствующих понимают, что свидетель фальшивый, поглядывают на него с брезгливостью.
Каган неторопливо гасит окурок о пепельницу, кланяется: «мерси». Вон он поворачивается в мою сторону. Делает удивленное лицо. Пожимает плечами, мол, не виновен. Его привезли издалека, и он будет давать «показания». Так сложилось, что вынужден начальникам помогать. Да, еще будучи на воле, я узнал, что этот человек ведет себя на следствии мерзко, оговаривает многих, лжет в глаза, совсем утратил человеческий облик.
Отворачиваюсь от него. Неужели человек может так низко пасть?
Всем своим поведением он выдает себя. Оживлен, запросто обращается то к одному, то к другому из сидящих здесь. Он доволен своим положением. Не чувствует угрызения совести. Старый черт, как говорится, стоит одной ногой в могиле и, видно, преданно служит дьяволу! Такой, небось, подпишет все, что хозяевам нужно, и глазом не моргнет. Никакого стыда, ни совести. Неужели он не понимает, что дело не только во мне — фабрикуется провокация против всей нашей литературы, против народа. И вот нашли лжесвидетеля!
Им, службистам, я еще могу как-то простить за все свои унижения — служба у них такая, — а вот этому суетливому типу — никогда! Да и они, думаю, в душе тоже с презрением смотрят на него. Знают ему цену. Если он способен продать за тридцать сребреников своих знакомых и товарищей, пусть даже бывших, то продаст отца родного и своих повелителей в том числе.
Следователь поднимает руку, делает серьезный вид, мол, покурили — и хватит. Начинается.
В кабинете устанавливается напряженная тишина. Горбун переглядывается со «свидетелем», кивает ему, подает какой-то знак: мол, держись, не подводи нас…
Тот кивает одобрительно, усаживается поудобнее, складывает руки на груди по-наполеоновски.
Следователь разъясняет мне, что приступаем к очной ставке, о которой он меня предупреждал ранее, ради этого не поскупились и привезли «свидетеля» из отдаленного лагеря. Все идет строго по закону. Этот свидетель согласился доказать, что я виновен. Он мне все скажет в лицо…
И, обращаясь ко мне, следователь спрашивает:
— Знаете ли вы этого человека, точнее, свидетеля?
Тяжело вздохнув, отвечаю:
— К сожалению, я его знал… Знаю ли теперь, еще посмотрю. Слишком вольготно он себя у вас чувствует. Очень, мне кажется, развязно. Я слышал о нем много нехорошего…
— Откуда вам это известно?
— Слухи могут доходить из самых дальних далей, даже из-за колючей проволоки.
— А вы знаете подсудимого, сидящего перед вами? — обращается следователь к Кагану, показывая на меня.
— Ну как же, граждане следователи, — непременно знаю! — артистически вскакивает он со стула, поправляя на носу очки. — Ну как же, конечно знаю! Мы жили в одном парадном. Он был у нас редактором журнала, председатель секции еврейской литературы Союза писателей Украины… Это он виновен во всем, всех втянул в анти… — Следователь пытается его остановить, но тот делает вид, что не слышит и продолжает: — Он был на Украине, в Киеве, правой рукой врага народа Фефера и выполнял все его указания. Дружил с Маркишем, Квитко и со всеми из антифашистского комитета…
— То есть, — перебивает следователь, — вы хотите сказать — с антисоветским, националистическим «центром»?