Мне стало немного легче на душе. Если какие-то эксперты будут копаться в моих произведениях и искать «блохи», уже не так страшно. Видать, самые страшные обвинения отпали. Пусть читают мои книги. Ничего страшного там не найдут. В подобных грехах никто из критиков меня не обвинял. Никогда. Бог миловал. Но я не представлял себе, что экспертов подбирали особых, послушных, ручных. К тому же этих деятелей отлично оплачивали…
Я все-таки жил надеждой, что среди экспертов, возможно, найдется хоть один совестливый человек, который запомнит, за что нас мучили в тюрьме и что приписывали. Он когда-нибудь расскажет людям об этой чудовищной провокации. Мир ведь не без добрых людей. Хозяева обещали экспертам по восемь тысяч рублей за труд, но от них требовалось написать то, что нужно палачам, дабы «оформить» по крайней мере по десять лет заключения…
А суд все откладывали. Казалось, так будет тянуться годами. Один год уже позади. Подумать только, целый год томиться в следственной тюрьме!
Циники-следователи, посмеиваясь, шутили, мол, чего вам нервничать? Живете в тепле, а там, куда вас загонят, — вечная мерзлота, двенадцать месяцев в году зима, остальное лето… Дело тянется долго, говорили они, ибо много преступников, не успевают их судить, «оформлять»…
Но никого из нас не собирались судить. Не было за что. Вовсю действовала так называемая «тройка». Там составлялись длинные списки неугодных людей, и каждому определяли срок заключения и место.
Так за колючей проволокой оказались сотни тысяч людей.
Был еще более страшный карательный орган, которым командовал сам Лаврентий Берия. ОСО (особое совещание). И тут все шло по спискам. К тому же узник никогда не знал, когда кончится срок пребывания в лагере, тюрьме. Отсидел человек десять лет. Он готовится выйти на свободу. Но накануне ему приносят бумажку — добавили срок. Так решило «особое совещание». Подпись: Берия. Обсуждению не подлежит. Жаловаться — не рекомендуется…
Из тех мест никто не возвращался. Людей загоняли на край света — в тундру, тайгу, на рудники, шахты, лесоповал. Там на сотни и тысячи километров раскинулись зоны лагерей, окутанные колючей проволокой, на каждом шагу — сторожевые вышки такие же, как в Освенциме, Майданеке, Треблинке, Сабиборе. Правда, тут не воздвигали крематориев и газовых камер. Но все остальное было…
Когда же наконец состоится суд и будет ли он вообще? Неужели мне придется изведать те страшные места, лагерь, жизнь за колючей проволокой? Несколько лет, кажется, совсем недавно я освобождал Освенцим, Треблинку. Я этот земной ад видел своими глазами, видел дым, который витал над крематориями адских фашистских лагерей. Мы, солдаты, тогда поклялись, что никогда не допустим такого на земле…
И вот сами становимся жертвами произвола, дикости. Что же происходит на нашей земле?
Не давала покоя мысль: сколько мне еще шагать по мрачной камере и жить в полной неизвестности? Когда придет конец этому кошмару? Не раз, вытягиваясь на своей тюремной койке, я закрывал глаза и думал: хоть бы так уснуть и больше никогда не проснуться! Но тут же вскакивал в холодном поту от злости, обиды, негодования и спрашивал самого себя: за что? За какие грехи?! Ненависть к палачам клокотала в груди, и чувствовал, что мог бы теперь разнести эти проклятые стены, но тут же подумал о своей беспомощности, бессилии.
Казалось, с того дня, как меня бросили за решетку, прошла целая вечность.
Оторванный от всего мира, я не знал, что творится на свете Божьем. Только приглушенные трамвайные звонки, доносившиеся сюда поздней ночью, свидетельствовали о том, что по ту сторону еще теплится какая-то жизнь, что там еще ходят по улицам люди, бегают трамваи, машины. Значит, не всех еще загнали в тюрьмы. Если вспомнить солдафонские остроты некоторых следователей, то получается, что те, кто находится по ту сторону каземата, лишь ожидают своей очереди, когда освободятся камеры… Человечество делится на две категории: те, которые уже сидят, и те, которые находятся по недоразумению на свободе…
Сколько месяцев я уже тут томлюсь, а мои мучители не могут завершить работу, обвинения настолько надуманы, что рассыпаются, как песок, и они нервничают, злятся. Торопят экспертов, чтобы те побыстрее написали, что от них требуется.