Я покинул кабинет следователя потрясенный. Не мог успокоиться. Несколько ночей не спал, не мог глаз сомкнуть. Мысленно искал причину человеческой подлости, коварства…
Кстати, спустя несколько лет мне пришлось прочитать еще одну экспертизу. Более страшную. Имею в виду сфабрикованное «дело» Еврейского антифашистского комитета. Оно шло под непосредственным наблюдением «великого и мудрого отца народов». Завершилось оно расстрелом выдающихся писателей, классиков еврейской советской литературы — Давида Бергельсона, Переца Маркиша, Давида Гофштейна, Льва Квитко, Ицика Фефера…
В многотомных папках этого позорнейшего «дела», на котором поставлен штамп «хранить вечно», лежит заключение экспертизы. Под этим «литературоведческим шедевром эпохи» стоят подписи тех, кто приложил руку к страшнейшему убийству ни в чем не повинных великих писателей современности. Подписи литературных деятелей с высокими профессорскими именами и званиями.
Они не думали, что когда-нибудь их имена будут обнародованы. Но просчитались. Их имена стали известны. Они избежали праведного суда, то пусть их судит справедливейший суд наших народов…
Вот их имена: В. Щербина, Ю. Лукин, Г. Владыкин, С. Евгенов…
Под смертным приговором, вынесенным великим поэтам, стоит подпись генерал-лейтенанта Чепцова. Кто выполнил смертный приговор, совершив злодеяние века, — подпись неразборчива. Убийца очень спешил…
Скоро год как я нахожусь в заточении рядом со своим домом и не могу туда попасть хоть на несколько минут. Какое изуверство!
Я уже понимаю, что никакого суда не будет. Со мной поступят так же, как с тысячами невинных жертв произвола. Состряпано несколько протоколов, приложено заключение экспертов, и надо готовиться к худшему — в дальнюю, неведомую дорогу. Видать, навсегда.
Убитый горем, я возвращался в свою обитель. Не хотелось никого видеть, ни с кем не встречаться. Что я скажу моим сокамерникам. Рассказать ли о том, как продали меня люди, которые знали меня много лет, которым я делал в жизни столько добра? Сколько раз я приходил им на помощь, когда они попадали в беду?
Несколько дней я шагал по камере как неприкаянный, ни с кем не разговаривал, ни на кого не глядел. Мои сокамерники смотрели на меня с участием, не представляя себе, почему я так изменился. Все время я старался поддерживать их веселым словом, строил добрые планы, успокаивал, говорил, что должна наступить перемена в нашей жизни. Не может долго царить тьма. Непременно нам еще улыбнется счастье и кончится этот кошмар.
А время тянулось медленно. Никакого просвета и близко не видно было.
В один из таких мрачных дней в нашем коридоре послышалось какое-то оживление. Кого-то выводили из соседних камер, а кого-то приводили. Клацали тяжелые замки, засовы.
Что там происходит?
Мы настороженно прислушивались, притихли, испуганно глядели на дверь. Не коснется ли этот шум нас? Может, кого-то вызовут? «С вещами» или «без вещей». К следователю на допрос или в карцер?
На сей раз пришли по мою душу. «Без вещей…» Снова прогулка по извилистым коридорам. И вот я очутился в кабинете сутулого следователя. Он, как обычно, был озабочен, погружен в какие-то бумаги. Делал вид, что завален важной государственной работой. Долго не поднимал на меня свои бесцветные глаза. Я уже не ждал его приглашения, сам опустился на табуретку в углу, прикованную к полу. Пару раз кашлянул, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, но никакого впечатления. Хозяин то ли что-то читал, то ли дремал.
Его разбудил скрип дверей.
В кабинет вошел энергичной походкой пожилой, невысокого роста полковник в обычном кителе и армейских погонах, резко отличавшихся от темно-синих, которые носят служители этого строгого заведения. Из-под фуражки виднелись седые волосы. Суровое лицо было чисто выбрито. Он взглянул на меня большими серыми глазами, на какое-то мгновение задержал на мне свой удивленный взгляд, и мне даже показалось, что его лицо немного вытянулось.
Быстро, словно в испуге, он отвел взгляд.
Я почувствовал, как у меня забилось сильнее сердце.
За эти долгие месяцы заключения я уже привык видеть начальников разных рангов: мрачных сержантов, старшин, самодовольных, напыщенных майоров, генерала, привык и к их погонам темно-синего цвета и значкам с мечами наперекрест, но этого общевойскового полковника с неуклюжей выправкой, седой головой, с портфелем в руках увидел тут впервые.