И хотя знал, подпишу я или не подпишу, — от этого не зависит моя дальнейшая судьба, но хотелось лишний раз плюнуть им в лицо, выразить свое презрение.
Отныне время, кажется, поплыло немного быстрее. В шуме переполненной узниками душной камеры все крутилось, гудело, жизнь пошла веселее. Люди ожидали этапа, прикидывали, в какие края может нас забросить судьба-судьбинушка. Вспоминали географию, спорили, шумели. А камера с каждым днем пополнялась новыми и новыми группами узников. Одних уводили, других пригоняли. Все здесь напоминало оживленный вокзал.
Мне предстояло пережить еще одно испытание: долгожданное свидание с женой после целого года разлуки. Хотя бы палачи не забыли об этом. Перед отправлением на этап разрешали короткое свидание с женой, матерью, ребенком. Только с одним из них. Несколько минут на прощание. Подумать только: десять лет разлуки — и десять минут на прощание! Какая жестокость! Я ждал встречи с женщиной, с которой прошел долгий жизненный путь, матерью моего единственного сына, от которых был оторван четырьмя годами войны, а теперь почти годом тюремного заключения.
Бывалые арестанты, узники говорили, что свидание разрешают только с одним членом семьи…
Прошло несколько томительных дней. После обычной утренней суматохи — отправки, принятия тюремной похлебки, уборки, переклички — нас выгнали на прогулку.
Посреди тесного тюремного двора, окруженного высоким кирпичным забором, находился небольшой квадратный загон, куда нас выводили проветриться. У калитки меня остановил надзиратель, повел в сторону тюремной конторы, к унылому, облупленному кирпичному дому. Я очутился в небольшой прокуренной комнате с низким, грязным потолком, давно небеленными стенами и дощатым полом. Мрачноватая комната была разделена на две части ржавой железной сеткой, как в зоологическом саду. В отдаленном углу сидел на табуретке пожилой усатый надутый, как индюк, тюремщик в старом кожушке и шапке-ушанке.
Окинув меня с ног до головы строгим взглядом, он поднялся, выплюнул на грязный пол окурок, подошел ко мне ближе и стал объяснять, как я должен себя вести во время свидания с женой, которую сейчас препроводят.
— Значится, — важно говорил он, — жинка будет стоять по ту сторону проволоки, а ты — по эту сторону сетки… Близко подходить к ей низзя… Передавать что-нибудь из рук в руки тоже низзя… Разговаривать только на понятном языке. На росийском. Подавать подозрительные знаки, перемигиваться с жинкой — низзя. Говорить недозволенное, политическое — строго запрещается. Я должон все слышать, и никаких секретов… Если что-либо нарушишь или она нарушит, немедля прерываю свидание и отправляю заключенного в карцер, а жинку в уголовном порядке наказую…
Я уже не слушал, что плетет этот тупой детина. С трепетом ждал жену. Сердце сильно колотилось, готово было выпрыгнуть из груди. Трудно было представить себе, как я встречусь с женой после разлуки в этом мрачном каземате в присутствии этого мрачного тюремщика. Что я могу ей сказать за считанные минуты сквозь ржавую сетку…
Я стоял, обратив взгляд на закрытую дверь, и сердце обливалось кровью. Как я ей скажу, что нас разлучают на десять лет!
Ожидание тянулось как вечность. Голова шла кругом. Как она поведет себя, увидев меня — бледного, осунувшегося, стриженого узника с потухшими глазами, в тюремной курточке…
Вот скрипнула боковая узкая дверь и я увидел ту, которую ждал целый год, которую всегда видел во сне.
Жена переступила порог, увидела меня и на какое-то мгновение замерла, стараясь не заплакать, но не смогла сдержать слезы и разрыдалась, бросившись ко мне, к ржавой железной сетке, будто желая ее снести, разорвать.
Я на несколько мгновений онемел, не в силах проронить ни слова, чтобы как-то успокоить ее.
Вмешался тюремщик, грубо остановил ее:
— Гражданка, отойдите от изгороди! Не положено!..
— «Не положено!» — бросила она и еще сильнее зарыдала. — Все у вас «не положено!» А держать в тюрьме ни в чем не повинного человека — положено! Год мучаете его здесь… За что? А вы…
— Гражданка, предупреждаю, что еще одно слово, и прогоню! Контру тут мне разводите… А я при сполнении, понимаете, при сполнении…
— Не буду…
Она, бедная, присмирела, стараясь взять себя в руки.
Я смотрел на заплаканную жену, как слезы катились по ее щекам, и сердце обливалось кровью. Она вся дрожала от страха, негодования. Осунувшаяся, похудевшая, несчастная, она задыхалась от слез, и я стоял растерянный, беспомощный, не зная, как ее успокоить, как защитить от этого мерзкого тюремщика. Хотелось броситься на него, избить. Что он все «не положено», «не положено»!