— Ни черта, контрики, пару недель покатаетесь здесь и привыкнете…
Люди задыхались, стояли, прижавшись друг к другу с открытыми ртами. Не хватало воздуха, совершенно нечем было дышать. Больные, старики, астматики ругались, проклинали свою судьбу, умоляли поскорее отправить поезд, может, легче станет. Ведь можно задохнуться. Уж лучше бы перестреляли всех на месте, чем так издеваться над людьми. Со скотом и то обращаются лучше.
По крыше вагона все сильнее барабанил дождь. Люди просили старшину пожалеть людей, приоткрыть немного оконце, а он, издевательски подмигивая, отвечал:
— А может, на курорт вас отправить? Ничего, еще не такое будет! Скажи спасибо на этом, могло быть похуже!..
За вагонами и теплушками, кажется, все улеглось, притихло.
Но это так показалось. Неожиданно донеслись сюда крики, возгласы, мольбы. Это прорвалась к эшелону толпа женщин, детей. Это те, кто целыми днями и ночами дежурили возле тюрьмы в ожидании, когда их родных — сыновей, отцов — отправят «на этап» и удастся кого-то увидеть, передать сухарей, теплую одежду на дорогу. Видно, им удалось прорвать кордон конвоиров. Они выкрикивали имена и фамилии своих родных, плакали, умоляли солдат передать котомки арестантам, пожалеть их, а те ругались, отгоняли людей от вагонов, угрожая оружием.
Крики жен и матерей, плач врывались к нам и рвали наши сердца на части. Казалось, мы слышали такие родные и близкие голоса! Это нас звали, к нам были обращены мольбы. А конвоиры ругались, гоняли людей, расправлялись с ними. Эти крики и плач возникали то в одном конце нашего эшелона, то в другом. Но постепенно и этот шум оборвался — видать, доблестный конвой одержал «победу» над несчастными женщинами — матерями и женами. Отогнали далеко от вагонов.
И снова наступила тишина.
За стенами нашего «Столыпина» послышался бойкий голос. Кто-то из начальства рапортовал:
— Товарищ капитан! Конвой по сопровождению эшелона с врагами народа прибыл в полном составе! Начальник конвоя старший лейтенант Булавкин!
Горький ком подступил к горлу, когда я услышал «эшелон с врагами народа». Боже, какая мерзость! Я опустил голову: дожили…
Наш эшелон, кажется, тронулся с места.
И снова донеслись сюда отдаленные возгласы, крики, женский плач. Наверно, опять прорвалась сюда толпа несчастных женщин, бежали за отдаляющимся поездом. Напрягая внимание, мы вслушивались в эти голоса, стараясь угадать, не наши ли там кричат, плачут, зовут, хотят услышать наш голос перед отправкой на край света.
Голоса тех женщин, рыдания выворачивали нам души. Их не смогли заглушить ни рев паровоза, ни стук колес на стыках рельсов, ни злобные окрики и угрозы конвоиров: «Отходи назад, бабы, не то стрелять будем!»
Еще долго звучали в наших ушах эти страшные голоса, рыдания и плач жен и матерей, оставшиеся на далеком железнодорожном тупике неподалеку от родного Киева. Эти голоса нам потом снились, когда удавалось на несколько минут вздремнуть, прислонившись к стенке «Столыпина».
Состав набирал скорость. Мчался на север, все дальше от родимых мест. Он увозил нас в дикие края, навстречу колючим морозам, вечной мерзлоте и снежным бурям.
Поезд шел быстро, проскакивая шумные, многолюдные станции, наводя ужас на людей. Надо было поскорее вывезти «врагов народа» подальше, в малолюдные, дикие края. Он делал короткие остановки на запасных путях, в глухих железнодорожных тупиках, где можно было спрятать «груз» от людского ока, незаметно выволакивать трупы задохнувшихся в переполненных теплушках, тех, кто не смог перенести духоту, холод, голод и, не добравшись до последней станции, до лагеря, колючей проволоки, отдал Богу душу.
Как не старались тюремщики изолировать нас от всего мира, на каждой остановке к эшелону сбегались люди, каким-то чудом узнававшие, что везут заключенных. Прибегали женщины, старики, дети с котомками, сулеями молока, кастрюлями вареной картошки, буханками хлеба — может, удастся через кордоны конвоиров передать несчастным узникам, накормить, напоить их чем Бог послал. А иные матери и жены, может, увидят своих.
Люди проносились вдоль теплушек, держась подальше от конвоиров, которые орали на них, бранили, вскидывали автоматы, угрожая открыть огонь…
— Не положено передавать что-либо врагам народа!
А те, несмотря на угрозы, со слезами на глазах умоляли краснопогонников побояться Бога, передать бедным арестантам «на дорожку». Выкрикивали имена и фамилии родных, может, и они находятся в этих теплушках.