Долго отдыхать никому не довелось. Началась проверка. И тут что-то не сходилось у тюремных грамотеев, и каждый раз все начиналось сначала.
Не успели довести до конца перекличку, как в темном коридоре началась новая возня. Приволокли на салазках огромный котел с бурдой и приказали выстроиться в очередь. Началась толчея, шум, гам. Однако не так просто было получить свою мыску с варевом. Оказалось, у поваров было слишком мало посуды, никто не рассчитывал, что придет такой большой этап. Пришлось долго торчать у дверей, ждать, пока протянут в «кормушку» миску и пайку мерзлого хлеба.
Зимний день прошел в суете и в очереди за скудной пищей. Снова перекличка, которая затянулась до самого отбоя. Уже люди падали с ног. Еле дождались темноты. Самые счастливые и проворные захватили места на нарах. Лежать можно было только на одном боку. Переворачивались на другой бок по команде. Менее счастливые устраивались на холодном полу, просто под нарами. Но холод не давал сомкнуть глаз. Люди дрожали от стужи. Зуб на зуб не попадал.
Узники были до того измучены страшной дорогой, что помаленьку стали засыпать. Все же в этом ужасном, грязном бараке чувствовали себя лучше, чем у ворот, на жгучем морозе, под порывистым северным ветром.
Мы даже обрадовались тому, что находимся под крышей. Но, казалось, больше нас обрадовались знаменитые тюремные клопы, которые тучами вылезли из своих щелей. Они сразу же приступили к работе. Их было тьма-тьмущая. Старые узники уже привыкли к ним, но нас, новичков, такая встреча просто потрясла. Все проснулись, и пошла ожесточенная борьба с этими проклятыми рыжими паразитами. Они ни спать, ни дышать, ни жить не давали.
Кто-то из остряков попытался даже шутить:
— Видать, это еще старорежимные клопы, с екатерининских времен.
— Чувствуют себя полноправными хозяевами.
— Они, гады, мне кажется, еще упражнялись на декабристах.
— Это точно! Теперь они решили проверить, какие мы, прибывшие с юга, на вкус…
— Шутки шутками, а я уже изодрал все тело… Нет спасения от них.
— Одуреть можно! Какое-то страшное наказание!
— Они чувствуют себя в этих щелях как у Бога за пазухой!
— Кончайте болтовню, дайте заснуть!
— Да, заснешь… Разве рыжие твари дадут спать?
— Сжечь бы этот проклятый барак вместе с ними!
— Надолго нам Вятка запомнится с ее клопами. Хоть бы нас повезли дальше. Может, там нет этих паразитов.
Как мы ни были измучены жуткой дорогой, но никак не смогли сомкнуть глаз — вели неустанную борьбу с наглыми клопами, которые никому не давали покоя до рассвета. Мечталось, чтобы скорее кончилась ночь и нас вывели на свежий воздух, но, как на зло, время тянулось бесконечно долго. До подъема оставалось еще время.
Мой сосед по нарам Гнат Савельевич, бывший профессор зоологии Казанского университета, то и дело широко открывал зеленоватые грустные глаза, тяжело вздыхал и, кивая головой, говорил:
— Вот так-то, голубчик… И это называется жизнь… Воистину: «Человек — это звучит гордо…» Особенно — в таких бараках!
Крепким, непробудным сном спал только старик с седой, окладистой бородой, питерский рабочий. Когда ребята спросили его, как ухитрился так крепко спать в окружении миллионов клопов, он с доброй усмешкой ответил:
— Что ж, это мои старые знакомые. Столько лет они меня знают! Сколько раз проходил через эту проклятую пересылку! Старое мясо им не нравится, они любят свежину…
Мы слезли с верхних нар задолго до того, как надзиратель стал колотить кулаками в дверь, лениво выкрикивая:
— Кончай ночевать! Подъем! На оправку, на заправку!
Дежурные по бараку принялись за работу — кто подметать пол, кто вытаскивать переполненную вонючую «парашу», чертыхаясь и отплевываясь.
В тесном, переполненном бараке, где нечем было дышать и люди задыхались, сразу стало шумно. Отовсюду слышались ругань, крики. Кто-то не мог найти свои башмаки, кто-то — фуфайку, котомку, портянки. Очевидно, не дремали «урки» и «шестерки», которые каким-то чудом проникали сюда, к «политическим», дабы чем-то поживиться…
Вскоре прогремел в коридоре голос повара — приволокли бочку водянистой похлебки, недоваренную кашу, кипяток…
К «кормушке» вытянулась длинная очередь. Каждый получал алюминиевую мисочку варева, которым добрый хозяин постеснялся бы кормить своих свиней. Арестанты рассаживались на нарах, просто на полу и приступали к утренней трапезе.
Казанский профессор старался держаться ближе ко мне. Этот пожилой, тучный мужчина в больших роговых очках считался в бараке старожилом. Более трех недель он тут ждал этапа. Ему осточертели эта теснота, духота, а в особенности эти мерзкие клопы, которые рвали на части его белоснежное тело. Этот неспокойный толстяк не переставал волноваться, искал причину, почему его держат в этом проклятом бараке так долго? Куда его загонят? Говорят, что теперь арестантские эшелоны гонят на Крайний север, на Воркуту, добывать уголь, но какой из него углекоп, шахтер, когда всю жизнь он занимался наукой и никаких навыков к физическому труду у него нет. К тому же незадолго до ареста у него был обширный инфаркт и он чуть не отдал Богу душу. Чудом выкарабкался из болезни, учтут ли это обстоятельство в лагере? Во время допроса он заявил следователю, что болен и трудиться в лагере он все равно не сможет, а тот изверг ответил: «Какого хрена нам нужен ваш труд? Там хватит работяг, Лаврентий Павлович подбросит. Нам нужен ваш труп, а не ваш труд». Если так прямо говорят следователи, то что скажут вам в лагере, где на людей смотрят хуже, чем на собак?