«Трибун» почесал волосатую грудь, застегнул «сталинку», взял свою котомку и устало поплелся к выходу.
— Чтоб ты пропал, чертов сын! — замахнулся на него кулаком свирепый надзиратель. — А мы тебя ищем… У тебя ведь направление в Казань, в психушку, а ты попер сюда…
Смех в бараке прекратился. Кто-то громко чертыхался, остальные сражались с клопами. От них, проклятых, не было покоя ни днем, ни ночью.
Речь партийного секретаря произвела на нас удручающее впечатление. Она напомнила о тех долгих месяцах, когда наши следователи-тираны, издеваясь, заставляли подписывать черт знает что и многих доводили до состояния Налимова.
Казанский профессор придвинулся ближе ко мне, озабоченно качая головой:
— Ну, как, голубчик, это вам нравится? И это называется — жизнь!
Глядя на него, я вспомнил строку из старинной еврейской песни: «Если это жизнь, что же такое смерть?»
Медленно тянулись дни. За тюремной стеной завывала пурга. Морозы с каждым днем усиливались. От холода можно было околеть. Начальство, правда, жалело нас и не выводило на прогулку, опасаясь не столько за наше здоровье, как за благополучие конвоиров. Неустанно лезла в голову одна мысль: если тут такие колючие морозы с ветром, когда зима только вступает в свои права, то что же будет там, возле Воркуты? Не погибнем ли мы в пути? Почти все мы одеты налегке, большинство люди с юга, не привыкшие к морозам.
Всезнающий профессор рассказывал, что еще задолго до революции экспедиция ученых посетила эти безлюдные края и, вернувшись в Петербург, с восторгом доложила царю, что здесь обнаружены большие запасы каменного угля и нефти, теперь, мол, необходимо срочно отправить туда людей добывать из земных недр эти богатства, дабы обогатить империю. Царь выслушал их и возмутился:
— Да вы при здравом уме или рехнулись, господа! Как же можно в тот проклятый Богом край земли селить людей? Там ведь вечная мерзлота, земля как гранит…
И написал:
«Для жития людей и скота места сии непригодны. Подохнут. Даже каторжан запрещаю селить туда…»
Не может быть, чтобы мудрый вождь и учитель Иосиф Виссарионович и его верный соратник Берия не знали об этом царском указе, тем не менее они решили поселять туда «врагов народа». Пусть добывают уголь и дохнут. Скорее освободимся от них…
Кто-то цыкнул на профессора: что, жизнь надоела? Разве можно прилюдно говорить об этом?
В морозное утро, когда метель крутила и жуткий ветер, сбивая людей с ног, неистово бушевал, нас выгнали в тюремный двор, пересчитали, как скот, и погнали по снежным сугробам к отдаленной железнодорожной станции, где стоял занесенный снегом длиннющий эшелон с ветхими теплушками.
Они не были похожи на те теплушки, в которых мы несколько лет назад отправлялись на фронт — с нарами и железными печками. В этих вагонах еще недавно возили скот. Их даже не успели почистить. Кое-где были сорваны некоторые доски, продырявлены крыши. Полы занесены снегом, стенки залеплены изморозью. Нигде ни печурки, ни «буржуйки».
Нас загнали в эти вагоны, заперли на замок. Благо, узников оказалось столько, что нельзя было ни сесть, ни прилечь. Люди согревались дыханием, прижавшись друг к другу.
Путь наш лежал в сторону Воркуты, в тот самый благословенный край, о котором нам поведал всезнающий профессор.
Поезд все отдалялся от старинной тюрьмы, медленно пробивался сквозь снежную пургу. Надо было напрячь все силы, чтобы как-то продержаться, не замерзнуть. Простудиться и заболеть здесь — это верная смерть. Но многие мечтали о ней. Скорее бы кончилась такая жизнь!
Мучили холод, голод, жажда, страх перед грядущим. А впереди — белая пустыня.
Несколько суток наш эшелон двигался черепашьим шагом по бесконечной тундре.
Поезд все чаще и чаще останавливался, не в силах пробиться сквозь белое безмолвие, не в силах преодолеть снежные заносы.
…Всю ночь поезд проторчал в каком-то тупике, а на рассвете поступил приказ — очистить вагоны, построиться.
Мы вывалились из мрачных теплушек. Вокруг раскинулась снежная пустыня. Нигде ни живой души. Никто не понимал, почему нас тут высадили и что собираются здесь с нами делать? Тревога охватила зеков. Откуда взялось столько автоматчиков, сторожевых собак?
Вокруг поднялся шум узников. Какой-то начальник объявил, что никто не собирается нас тут солить. Дальше поезд не может двигаться, и нам придется поднатужиться, топать пешком, размяться…
Разделенных на несколько колонн, нас погнали по снежной целине, по бездорожью.
Проклиная судьбу и все на свете, мы тянулись по пустынной тундре. Ветер пронизывал насквозь. Со всех сторон доносились крики, ругань конвоиров, рычание собак.