— А вы не обмолвились, что я был здесь? — спросил я. Но верная своим принципам никогда не выдавать чьего-либо присутствия без их прямого разрешения, она, не раздумывая, ответствовала:
— Конечно, нет. Мы и так доставили вам достаточно хлопот. Теперь с ней ее сын; Хишин тоже обещал появиться. Вы потрудились более чем достаточно.
После всех этих новостей я покинул административный корпус и отправился в корпус хирургический, чтобы ассистировать доктору Урбану, который вскоре должен был заменить Накаша в качестве анестезиолога. Но когда я прибыл на место, то не обнаружил никого, за исключением самого больного — пожилого мужчины, заросшего рыжими волосами, который только что был доставлен из палаты в операционную. Несмотря на успокоительное, полученное им в палате, он был очень возбужден и беспокойно ерзал в кровати в коротком, белом распахнутом халате; голые ноги его непрерывно подергивались от раскатов грома за окном, глаза были широко раскрыты, и в них стоял испуг. Подойдя к нему, я представился и уговорил полежать спокойно. Затем я осторожно помассировал ему шею и плечи, как если бы я успокаивал перепуганное животное.
Его карточка и коричневый конверт с результатами рентгенологического обследования лежали у него в ногах, и хотя это не входило в мои обязанности помощника анестезиолога, я взял все документы и результаты рентгеноскопии и, разложив их по кровати, внимательно просмотрел, один за другим. Затем я задал больному вопросы, касающиеся его самого. Он оказался тихим и спокойным человеком около семидесяти, членом киббуца в Иорданской долине, гордившимся не только тем, что он все еще был в состоянии работать по шесть часов в день на одной из местных фабрик, но и тем в равной степени, что его сын, который привез его в операционную из палаты на верхнем этаже и сейчас ожидал его снаружи, в комнате для посетителей, также был полноправным членом киббуца. Я поговорил с ним немного о его болезни и попросил рассказать мне, как он сейчас себя чувствует и что его больше всего беспокоит. У него было багровое лицо, дыхание было тяжелым и хриплым. Больше всего, признался он мне, его пугает не боль, которую он испытывает постоянно, а страх перед тем, что его могут оставить одного в операционной.
Я решил обследовать его, во-первых, для того, чтобы протянуть немного время, а во-вторых, чтобы собраться с мыслями.
Прежде всего я измерил ему кровяное давление, которое, как я и подозревал, было тревожаще высоким и абсолютно неподходящим для проведения продолжительной операции, которая ему предстояла, пульс его и биение сердца были столь же нерегулярны. Я не мог бы сказать, какие из этих показателей были временными, вызванными паникой, охватившей его, а для каких имелись иные, более органичные причины, которых там, наверху, никто не заметил.
Я позвонил в терапевтическое отделение и попросил соединить меня с одним из врачей. Когда это произошло, в телефонной трубке я узнал голос профессора Левина. Сначала я хотел просто опустить трубку на рычаг, но он уже тоже узнал мой голос и поздоровался со мной по имени. С момента смерти Лазара мы не обменялись с ним ни единым словом, а потому я был предельно осторожен и изложил ему только сухие факты, безо всяких предположений. Он внимательно выслушал меня, не пытаясь ни оспорить, ни преуменьшить значения деталей, которые меня тревожили, равно как и отмести мои предварительные выводы. Вместо этого он предложил, с несвойственной для него тревогой, поступить мне так, как, по моему разумению, поступить следует, — звучало это так, словно не он, а я был в эту минуту здесь самым большим авторитетом.
— Я полагаю, что один из ваших людей мог бы спуститься сюда и обсудить ситуацию с хирургами, — осторожно предложил я.
— Абсолютно незачем разговаривать с хирургами, — загремело в ответ с неожиданной яростью. — Уж если к ним в руки попал пациент, они его не упустят. Нет, самое лучшее, что вы можете сделать, это прямо сейчас отправить его обратно в палату, после чего мы вместе решим, что с ним делать.
В эту минуту мне стало ясно, что, вмешавшись, я совершил ошибку. Страх, терзавший больного, и тревога, витавшая вокруг меня и бурлившая внутри этим утром, каким-то образом разожгли пламень паранойи профессора Левина. И у меня не оставалось теперь иного выхода, как, выйдя в коридор отыскать сына этого пациента, крепко сбитого киббуцника, который сидел и читал газету, и попросить его отвезти отца обратно в палату.