Мой странный собеседник вдруг замолчал и посмотрел на меня, смутившись. Действительно, довольно странны были его религиозные откровения с незнакомым парнем, который мог про него подумать, бог знает что.
-Действительно, - снова заговорил он, опустив глаза, - что это я разговорился. К сожалению, в теологии я дилетант, читал очень мало и почти ничего из подлинников. Вот недавно удалось прочесть "Сына человеческого", но это же производная от подлинно святых книг. А хотелось бы само Евангелие прочесть или Заветы, да и Библию не мешало бы... вот, недавно, Бегемот совершил одну сделку, достал где-то кучу старинных и редких рукописей и просил меня прикинуть приблизительно ценность их. Я сделал ему эту работу. Книги там, конечно, великолепные. Ума не приложу, откуда он их взял, да это и не моё дело. Дал он мне за работу пять тысяч и ещё обещал три процента от сделки, но я у него просил совсем другое: там было собрание писанных от руки церковных книг: Библия, Евангелие, - короче - все-все книги, которые я мечтал прочесть. Я просил его оставить мне их. Но он не дал мне их. Очень жаль, я их даже прочесть не успел, Бегемот так быстро забрал от меня книги.
-Да, но за такие деньги можно купит десять Библий по самой дорогой цене на чёрном рынке, да и ещё столько же остального, - возразил я.
-Ты прав, но мне нужны рукописные книги. На чёрном рынке много халтуры, и трудно разобраться, где там продаётся что-то настоящее, а где упрощённо, коммерческое, так, лишь бы продать. От многочисленного переписывания теряются те солёные крупицы, которые с первого взгляда трудны для понимания, но без которых теряется большая часть смысла и вера, и остаётся словесная шелуха. Я, вообще, не доверяю чёрному рынку. А эти рукописные книги, которые я держал в своих руках, в них есть что-то мистическое, от них идёт какой-то свет, я его видел собственными глазами. Может, я сошёл с ума, но они светились в темноте, от них шёл голубоватый бледный свет. Может, конечно, они радиоактивные, но я так не думаю, потому что остальные книги почти не светились. Печатные книги так не светятся. Я хотел бы иметь такие рукописные книги святости. Не знаю, за сколько продаст их Бегемот, но они, по-моему, бесценны. Когда я держал какую-нибудь из них в руках, то мне казалось, что мне всё итак понятно, что я уже её прочёл, но как только Бегемот забрал их у меня, то всё пропало. Я умолял его оставить их мне и не давать никаких денег, но он не пошёл мне на встречу. У меня после этого такое ощущение, что я как не весь, у меня как будто что-то оторвали, как часть тела или души, что ещё хуже. Теперь Библия в наше время такой же товар, как и всё остальное. В наше время не осталось ничего святого. Продаётся и жизнь, и даже душа...
"Вроде бы не дурак, - решил я, - но явно в нём что-то есть от ненормального, не от мира сего. Слишком много блажи в его словах!"
-Ты, как мне сказали, пишешь стихи? - поинтересовался я.
-Да, пишу, - ответил Гладышев, наблюдая за кем-то из присутствующих, - ну и что?
-Да нет, ничего особого, хотелось бы почитать, - у меня возникло жуткое желание поинтересоваться, как у него это получается, поделиться с ним секретами своей психики, которую тоже иногда захватывало такое вот стихотворное состояние, когда не надо ничего сочинять, не надо напрягать свой ум, потому что готовые уже строчки и строфы крутятся в голове, и надо только выловить их, как рыбу из переполненного ею водоёма и вовремя записать. Мне любопытно было узнать, бывает ли с ним такое, что он при этом испытывает, такое же смятение, как и я, или что-то другое. Было очень интересно спросить у него, также посещает его муза, как и меня, в самые неподходящие и неожиданные моменты, или это случается с ним по-другому. Мне очень хотелось прямо сейчас поговорить с ним по душам, но я опасался, что он не поймёт меня, и напротив, подумает, что я смеюсь над ним или хочу подмазаться к нему зачем-то. "Может быть, через это разговор не откроется поэтическая, родственная натура, и мы подружимся?" - подумалось мне, но что-то останавливало меня от такого желанного откровения. Мне казалось, что такое откровение лишит меня поэтического дара, потому что я начну писать стихи, чего никогда не делал, а это, в конце концов, разлагает музу души, как мне казалось, превращает искусство в ремесло, вдохновение в заказ, всё вырождается и мельчает мгновенно. Страх, что такое случится, останавливал меня от разговора с этим странным человеком на откровенные мысли. Ведь недаром сказано где-то, что поэтична лишь душа одинокая. Это она льёт целебную ауру подобно тому, как сосна льёт смолу на свои раны, которая и зовётся поэзией...