К тому, что с ним творилось, можно было относиться по-разному. Если бы его в минуты экстаза увидел кто-нибудь посторонний, то он точно не избежал бы дурдома. Но о его заскоке знала только я, и я, в конце концов, поверила его страсти, хотя и не разделяла её. Он же при звуках их музыки становился сам не свой и отдавался ей полностью, не обращая внимания даже на меня. Мне казалось, что он сам вот-вот превратиться в звуковоспроизводящий инструмент...
Страшное случилось в апреле прошлого года. На улице вовсю буйствовала весна, но мне она казалась чернее горькой осени. Цветение всего вокруг, молодая зелень на ветвях, пение прилетевших птиц - всё это лишь саднило мне сердце, терзало и жгло мою душу. Не радовал меня ни весенний запах, витающий в воздухе, ни по-весеннему яркое, голубое небо. Оно было для меня чернее чёрной ночи.
Хочу сказать тебе, что любовь наша, если её и можно было назвать любовью, хотя мне так кажется, что она скорее напоминала мне дружбу.... Так вот, любовь наша была чиста и невинна, как роса. Я не ошиблась, говоря, что Афоня взял от меня всё, что только мог мужчина взять от женщины. Но ведь и мужчины бывают разные. Он был благороден в отношении ко мне и не раз доказывал, что ему не нужно от меня то, что обычно требуют парни от своих подружек. Он даже не интересовался, девочка я или нет, и, лёжа со мной иногда в постели, не тронул меня и пальцем. Самое большое, что он позволял себе со мной, это целовать меня, но целовал с чувством.
Да, год назад я была больше девочкой, чем девушкой, несмотря на то, что считала себя взрослой. Я могла поступить как ребёнок и, не понимая многого, ранила подчас своего приятеля ошеломляющей ненавистью или бесчеловечной чёрствостью. То, как я обрисовала тебе наши отношения, выглядит довольно мило и ангельски чисто, если не упоминать, что время от времени мы всё-таки ссорились с ним, иногда по мелочам, но случалось, что и крупно. Обычно размолвки наши не продолжались дольше пяти дней, в крайнем случае, - недели. А потом кто-то из нас звонил другому или присылал письмо, и через некоторое время мы уже весело хохотали над тем, что ещё несколько дней назад могло служить нам причиной для раздора. Ссоры наши были редки, и мы вспоминали их, как пустые дни, выброшенные зря из жизни.
Но вот тогда, в апреле, случилось то, воспоминания о чём до сих пор гложут моё сердце напрасным теперь раскаянием...
Тогда мы поссорились с Афоней в последний раз, и потом я уже никогда не видела его в живых...
Проклятое первое апреля! Как теперь я ненавижу этот традиционный день розыгрыша! В тот день, первого апреля, год назад я позвонила Афоне и решила немного его разыграть, чтобы как-то освежить его чувства ко мне. Он был, вообще-то, человек с большими претензиями к жизни, всё принимал за чистую монету и слишком близко к сердцу. Меня иногда допекала его дотошность, с которой он всё время повторял, что жизнь он хочет прожить с одной единственной женщиной, не имея других, но чтобы и она была верна ему до самого гроба. И этой единственной женщиной у него должна была стать я. Конечно, это было мне приятно слышать и даже льстило моему самолюбию в какой-то мере, но всё же не в таких количествах. Любая, самая вкусная и искусно приготовленная пища, в конце концов, приедается, если её есть беспрестанно, да ещё в таких количествах. И когда тебе изо дня в день долдонят одно и то же безо всякого продыху, то это не только начинает утомлять, но, в конце концов, допекает, воспринимается уже как издевательство и побуждает совершить нечто, чтобы человек урезонился и перестал капать на мозги.
Вот поэтому я и решила подшутить над Афоней в первоапрельский день, надеясь, что он воспримет мой розыгрыш по достоинству и примет критику к сведению. Я не думала, что он не поймёт моего юмора, воспримет всё столь близко.
Что я сказала ему? Да ничего особенного. Я позвонила ему первого апреля с утра и сообщила, что один парень приглашает меня к себе на дачу с ночёвкой.