-Ну, и что же ты ему ответила? - спросил он, и я почувствовала, как голос его надломился. Мне стало жалко его, но отступать в своей шутке я уже не могла.
-Ничего, - ответила я ему, дура набитая. - Я, - говорю, - согласилась.
-Приятного отдыха, - сказал он в ответ и тут же повесил трубку, даже не дослушав до конца меня, а я уже собралась было повиниться, ещё немного помучив его ревностью.
Где-то в глубине души у меня что-то дрогнуло. Какое-то смутное предчувствие беды заставило руку снова потянуться к телефону. Я собралась уже было тот час же позвонить ему снова и повиниться перед ним и даже признаться ему, что люблю его, что он у меня золотой и чистый человек, что лучше него для меня никого нет на свете. Я представила себе на минуту его страдающего от моей злой шутки. Но тут же опомнилась и решила первой ему ни за что не звонить. Во мне заговорила гордыня. Как это так, чтобы я ещё просила у него извинения! Да кто он такой?! Пусть помучается, пострадает! Ему это полезно!
Я решила позвонить ему через пару деньков, но надеялась всё же, что он в тот же день сам прибежит ко мне, заревнует. Я сказала себе, что эта первоапрельская шутка, - имею я право, в конце концов, раз в году по-крупному пошутить, - и это будет только проверкой его чувств ко мне.
Теперь вот я думаю, что недаром говорят про женщин, что они наполовину принадлежат богу, а наполовину дьяволу. Кто же, как не он внушил моему сердцу такую злую шутку? А потом, когда я хотела тут же позвонить и попросить прощения, кто остановил меня потом? Кто внушил мне тогда, что я не должна первая идти навстречу? Чей голос шептал мне, что я должна быть гордой и не распускать своего кавалера столь быстрыми признаниями и другими поблажками? Кто сделал всё это со мной?
Я целую минуту боролась с его кознями. Целую минуту я простояла в коридоре после нашего разговора и то протягивала руку и снова набирала номер телефона, то вдруг, почти набрав его, клала трубку на место. Я не могла побороть его. Его козни оказались сильнее меня. И он посмеялся надо мной потом вдоволь!
По злой иронии судьбы родители в тот же вечер увезли меня в деревню на свадьбу к нашему родственнику. Они вообще ничего не знали о наших с Афоней отношениях и были там не причём. Я надеялась, что найду по пути или уже там хотя бы один телефон, чтобы позвонить на следующее утро Афоне и признаться ему во всём. Сердце было полно сладкого томления от ожидания этого разговора. Каково же было узнать мне утром, что связи в селе нет даже с райцентром, потому что и телефонную, и телеграфную линию накануне оборвал какой-то строительный подъёмный автокран, проезжавший под линией и задевший её своей стрелой.
Конечно, если бы я знала, что всё так получиться, то нашла бы время и под любым предлогом съездила в райцентр, поговорила бы с Афоней оттуда, но я махнула рукой, и, не догадываясь, что махнула рукой на всю нашу любовь, какая она ни была, и на наше с ним будущее.
На свадьбе мы прогостили три дня, и в город вернулись лишь пятого апреля. Ещё по дороге домой я предвкушала звонок Афони, его обеспокоенный голос, вопросы, расспросы: "Где так долго пропадала?! Я соскучился по тебе!" Я предвкушала, как снова преподам ему урок воспитания его чувств, рассуждала, стоит ли говорить ему всю правду или ещё поводить за нос, помучить его ещё немного. Несмотря на долгую разлуку, на то, что безумно соскучилась по нему, нечистый склонял всё-таки меня ко второму.
Но приготовления мои были излишни: Афоня не позвонил мне ни пятого, ни шестого, ни седьмого числа.
Восьмого, измученная его долгим молчанием, которого не ожидала от него, я из последних сил сдержалась, чтобы не позвонить ему. Девятого я уговорила себя с грехом пополам продержаться ещё один день, но десятого я не выдержала и набрала номер его телефона. Несколько раз в тот день я пыталась дозвониться, но в ответ шли лишь длинные гудки.
Самое странное было то, что я обиделась, что у него никого нет дома. Теперь я считала его едва ли не клятвопреступником, а в голове возникало одно и то же видение, что будто он приходит ко мне домой и просит у меня прощения. Мне тогда захотелось, чтобы он просил у меня прощения. Мне даже хотелось, чтобы он изменил мне с какой-нибудь бабёнкой, и я уже заранее укоряла его в мыслях за это. Укоряла и представляла, как я буду снисходительна к нему и прощу ему его вину передо мной. Мне очень хотелось, чтобы он изменил мне, чтобы был виноват передо мной, а не я перед ним. Ведь он был уже не мальчик, старше меня на целых пять лет, и я сомневалась, что за это время он не попробовал ни одной женщины. Иногда и раньше мне в голову приходили такие мысли, что он канифолит мне мозги, а сам за моей спиной гуляет с подругами направо и налево. Не может быть такого, чтобы человек в таком буйном возрасте был святошей. По-моему, это противоестественно. Но он таким и был: теперь я знаю это точно. Мне и раньше хотелось, чтобы он сознался, что на самом деле у него есть другие девчонки, постарше меня, и потому он от меня ничего не хочет. Но он ни разу не говорил мне такого. Может быть, еще, поэтому я пошутила с ним так тогда, первого апреля. Мне хотелось устроить ему какую-нибудь провокацию, но я и сама толком не понимала, чего хочу...