Всю ночь я с нетерпением ждала прихода утра. Я не спала, и ночь казалась длинной и злой, словно бы она не желала прихода на землю следующего дня. Время тянулось, как резина. Это злое время, этот мой личный враг, который всегда побеждает меня, как бы отчаянно я с ним не боролась, уносит меня, как лёгкую песчинку от той, другой песчинки, с которой рядом я желала бы быть, с которой я хотела бы соединиться. Я думала, что умру, не дождавшись утра. Но оно всё-таки настало, и едва первые лучи солнца осветили краешек неба, как я уже вскочила с постели и стала быстро одеваться, как никогда в жизни прежде, торопясь, хотя до девяти часов было ещё очень далеко.
В семь я уже была около больницы, и эта торопливость едва не стоила мне задуманного. Меня спасло лишь то, что я вовремя заметила мать Афони, выходящую навстречу мне из подъезда больницы. Я тотчас повернула на боковую дорожку, и она не узнала меня, не ожидая встретить здесь, видимо, кого бы то ни было в столь ранний час.
Когда она прошла мимо всё с той же мраморной печатью горя на меловом лице и исчезла в воротах забора больницы, я чуть ли не стремглав бросилась к подъезду здания. Мне казалось, что там меня уже ждут, и там моё спасение. Во всяком случае, к тяжёлому, горючему чувству трагедии свинцовой змеёй обвившему моё сердце, примешалось в эти мгновения чувство удачи, счастья и радости, безотчётное, как весёлая бледно-розовая заря на востоке, что всходила себе, не обращая никакого внимания на моё горе.
Однако, в приёмной мой пыл охладили. Медсестра на смене уже давно поменялась, но, видимо, ей сообщили, что я должна подойти.
-Ой, что это вы так рано? - спросила она меня, оглядывая с ног до головы и пытаясь понять, почему это я так счастливо улыбаюсь, и не обозналась ли она.
-А что? Я видела, что мать его уже ушла...
-Ну, и что же, девочка? - урезонила меня пожилая уже санитарка, сидевшая здесь же и болтавшая от нечего делать с дежурной. - У нас порядок такой: сказали вам приходить к девяти, значит, и приходили бы к девяти.
-А почему сейчас нельзя? - спросила я.
-Его только что увезли на операцию. Привезут только к девяти, не раньше. Вам же не зря говорили, в какое время подходить. Люди, значит, знали, - ответили они мне.
-А я и не знала, что его ещё оперируют, - сказала я и вышла.
Целых два часа я бродила под белыми, неприступными стенами больницы, два часа я просила кого угодно, чтобы с ним всё было хорошо, чтобы ничего страшного не случилось. Радость и ощущение счастья куда-то исчезли сами собой, и чем сильнее разгорался день, чем выше поднималось солнце, тем грустнее мне становилось, и, под конец, я и вовсе заревела и приобрела свой вчерашний вид.
Наконец-то, из подъезда больницы вышла медсестра с вахты и поманила меня.
-Идите скорее, его привезли, - сказала она, но радости, появившейся у меня утром, уже не было, и только душевный трепет, только он был во мне.
-Что с ним? - спросила я у неё, испугавшись, почему она так быстро выбежала.
-Пойдём, - взяла она меня за руку, как маленькую девочку, и потащила по коридорам и лестницам больницы, не желая отвечать на вопрос. Весь этот путь сердце бешено колотилось в моей груди.
Мы оказались с ней перед дверьми, наглухо закрашенными белой краской. Здесь она остановилась, чтобы отдышаться.
-Сейчас я заведу вас к нему, - проговорила медсестра, отдыхиваясь, - и только десять минут. Десять минут, больше нельзя...
-Но мне вчера обещали полчаса, - возмутилась я.
-Ничем не могу помочь, милочка, - ответила она. -Больной очень тяжёлый. После операции. Операция прошла не очень удачно. В любую минуту ему может сделаться хуже, и сюда появится реанимационная бригада. Ты не представляешь даже, что мне тогда будет! Мне врежут по первое число! В конце концов, сама должна понимать, что здесь не дом свиданий и не платные зрелища, тем более, в этой палате. Да ещё и мать может сейчас его подойти. Она просила позвонить ей сразу, как только ему сделают операцию. На десять минут я могу задержать звонок, но не больше.
Конечно, я понимаю вас, вижу, что вы бы сутками сидели около него. Но и вы меня поймите, девушка. Поймите меня правильно! Тут каждый день по сто раз на дню приходится идти на всяческие нарушения режима, да не из-за своей корысти, а всё из-за больных. А мне уже пятый десяток, я здесь пятнадцать годков проработала и не хочу под старость лет неприятностей наживать на свою голову. А это палата строго режимная. Сюда, вообще, никому нельзя кроме самых-самых близких, да и то не всегда.