-У меня бабушка умерла, - произнесла, наконец, Вероника сквозь всхлипывания.
-Когда? - спросил я, недоумевая про себя, почему сстолько несчастий сразу происходит вокруг меня.
-Вчера, ещё днём, наверное. Сейчас должны одители приехать из больницы. Я домой вечером вернулась: "Бабушка, бабушка!" - к ней, а она уже холодная лежит. Дура, я дура!
Мне и без того было худо, но поле этого сообщения я не мог свободно вздохнуть. От одной только мысли, что я совращал внучку, а в это же время, в этой же квартире тихо умирала её абушка, можно было сойти с ума, голова шла кругом, а на душе сделалось гадко. Гадко до такой степени, что показалось, бдто у меня рот полон дерьма и захотелось плеваться.
-А где она сейчас? - задал я глупый и никчёмный вопрос.
-В морге, - ответила Вероника, немного успокоившись. Потом вдруг зло и резко добавила. -Забирай свои шмотки и уматывай отсюда! Я не хочу тебя видеть! Уноси все вещи, слышшишь?! Чтобы в моём доме больше ничего не было твоего!
Она сорвалась на крик, и я понял, что это истерика. Я молча прошёл в коридор, выбрал из вещей только то, что мне было нужно на следующее утро и, уходя, сказал:
-Я буду завтра. Завтра заберу всё, а сейчас возьму только то, то не нужно.
-Нет, забирай всё! - крикнула она.
-Я не могу сейчас забрать. Мне негде это хранить. Приходи. Наало в десять часов утра.Завтра буду уезжать домой и тогда заберу. Пусть эти вещи полежат у тебя до завтра. Пожалуйста!
Она ничего не ответила, и снова принялась ковырять краску на двери.
-До свидания, - сказал я ей на прощание и, спускаясь уже, вспомнил, остановился и просил. - Ты придёшь завтра ко мне на выпуск?
-А зачем? - спросила девушка таким тоном, что стало понятно: она не придёт.
Я ещё не успел ничего сказать в ответ, как наверху щёлкнул замок.
Остаток дня я провёл в борьбе с головной болью и мучившими меня вопросами, на которые я не мог дать ответа. Ночью у меня был сильный жар, тошнило, било судорогой, и я решил, что вообще не доживу до утра. Постель была мокра от пота. Мне то хотелось пить, то, вообще, казалось, будто бы я умираю, и тогда я приподнимался на локтях, откидываль с себя пыльное одеяло и порывался встать и побрести, не ведая куда. Но слабое тело не слушалоь, и я валился обратно.
В общежитии почти никого не было. Лишь несколько человек вернулись на ночлег в казарму и до утра пьянствовали и орали в далних комнатах, провожая последнюю курсантскую ночь в своей жизни.
Я же валялся один, неприкаянный, в пустой комнате и не имел силы даже позвть кого-нибудь на помощь. Недомогание своё я переносил в гордом одиночестве и чувствовал, что в чьём-нибудь присутствии "раклеюсь" окончательно, упаду духом, и тогда точно уже не выживу. Одиночество же помогало переносить таинственное недомогание. Я чувствовал, что оно придаёт мне илы держаться.
Я не знал и не мог понять причину того, что со мной происходит. Это было весьма странно. Но задумываться об этом и удивляться происходящему у меня не было никаких сил. Их едва хватало на то, чтобы держаться из последних сил за жизнь.
С утра мне заметно полегчало. Я встал, пошатываясь, прошёл в умывальник, облился там с крана на цементный пол холодной водой, приободрился как мог и облачился в парадный офиерский мундир с лейтенантскими погонами.
На торжественном построении в теле чувствовалась смертельная усталость от бессонной ночи.
К десяти часам в училище собралось огромное количесвто народа: родителей, родственников, друзей, знакомых, жён и подруг, мечтающих стать жёнами выпускников, собравшихся не только со всего города, но и приехавших из дальних краёв засвидетельствовть торжесственный момент в жизни своих чад, друзей, приятелей и любимых, впервые в жизни одевших офицерскую форму, с двумя маленькими звёздоками на погонах.
Среди этой суетливой, нарядной, украшенной многочисленными букетами пышных, красивых цветов толпы, я с трдом разыскал свою маман, приехавшую ещё вчера вечером и обиженную, что я не встретил её и не забранировал ей места в гостинице, от чего ей пришлось провести ночь на вокзале. Я не стал ей объяснять, что вчера мне было настолько плохо, что сомневался, что выкарабкаюсь, вообще. Однако, и она как всегда поступила странно, явившись инкогнито, не известив меня когда и как приезжает.
Её приезд, неожиданный для меня, и обрадовал и огорчил одновременно, внёс в мою душу неясное ссмятение, какое-то предувствие. Мне показалось, что будущая моя жизнь будет светла и прекрасна. Захотелосьь вдруг забыт всё прошлое, всё, всё, всё, что со мной было, заеркнуть его, изорвать, отрешиться от него, выбросить его на помойку, стать вдруг исключительно хорошим и правильным каким меня всегда мечтала видеть моя матушка и порадовать её своими достижениям, которых на самом деле не было.