....Очнулся я от того, что с размаху налетел на знакомый стол посредине темноты в гулкой комнате. На пол упал и покатился какой-то предмет, напомнивший мне звуками керосиновую лампу своим бульканьем переливающейся в нём жидкости. Я решил, что это "летучая мышь". И, действительно, после некоторого ползания в потьмах нащупал её на полу. Нашлись и спички.
В неярком свете мерцающей, чадящей керосинки, сткло которой разбилось от падения, я побрёл по комнатам и обнаружил, что все они пусты. Сперва я решил, что у меня начались галлюцинации от пережитого ужаса, но, пробуя каждую из пустующих полок наощупь, я убедился всё же, что на них ничего нет. Книги, рукописи, папки с бумагами, сотни тысяч редчайших и ценнейших экземпляров, доверенных мне на сохранение и в наследство, исчезли, будто бы их и не было никогда здесь.
Бродя по пустым хранилищам разбитый, подавленный и озадаченный, уничтоженный чьей-то хитрой рукой, я почувствовал вдруг сильнейший запах какой-то тухлятины, разложения органики в одном из коридоров, и пошёл по нему в поисках источника зловония.
Поиски привели мен в сени перед той дверью,в которую я пытался войти сперва, и которая не поддалась мне. К её оббитой для утепления войлочным одеялом внутренней стороне был подвешен прикованный епями труп, обезображенный червями и долгим разложением. Пропитавшаяся стекающей с него слизью, почерневшая одежда, распухшие ноги, руки и само тело, не развалившееся ещё только потому, что это не давала сделать ткань бель, блестящая, как полиованный воск в отсветах коптящей лампы, налитая жидкостью кожа, сделавшаяся неестественно гладкой. Одежда на останках натянулась, как кожа на барабане и, казалось, вот-вот лопнет. Сквозь её ткани наружу просачивалась, проступала, стекала вниз, образуя на полу перед дверью между куч хлама зловонную лужу, чёрная жижа. Всё это нестерпимо воняло, наполняя лёгкие тлетворным, сладкова-то приторным запахом, и имело вид ошеломляющий и ужасный.
Я едва не выронил лампу из своих трясущихся рук, но каким-то удом удержал её закостеневшими, впившимися в железную дужку пальцами. Я не мог понять, чьи это останки, и кто так жестоко ог поступит с погибшим человеком. Ноги его были протянуты ко мне, и в их раздувшееся, тухлое мясо на лодыжках глубоко в тело трупа врезались металлиеские поблёсскивающие обручи наручников, закреплённых за огромную эмалированную кастрюлю, наполенную для тяжести песком или землёй. Его, наверное, оставили здесь на голодную смерть, и, если бы я пришёл сюда несколькими днями раньше, то его можно было бы спасти. "Вот почему не открывалась дверь!" - понял я.
К груди мертвеца был приколот какой-то клочёк бумаги.
"Уж не Охромов ли это?" - промелькнуло у меня в голове. Моя догадка заставила преодолеть брезгливость, протянуть руку к трупу и сорвать с него приколотую записку. Она насквозт пропиталассь трупным ядом. Держа её двумя пальами, я нашёл более менее ровное место, где можно было расстелить её и прочитать. Преодолевая идущую от неё вонь, я наклонился и прочитал корявые, в попыхах, видимо, написанные, скачущие строчки: "Твоё возвращение сюда - это возвращение к истине. А истина проста: не пытайсся сделать других дураками, иначе сам в дураках останешься!"
Я прочёл записку. Подписи под ней не было. Всё во мне содрогнулось от мерзости и жути, которые я испытал в это мгновение. И тут мне показалоь, но теперь уже совершенно явственно, что сзади, во тьме раздался чей-то оглушительный, потусторонний, не от мира сего смех, леденящий душу....
Эпилог
Телефон в моей квартире звонил редко. Но теперь аппарат трезвонил так настойчиво, что я, ругаясь, всё же устало подошёл к нему, потягиваясь после бессонной ночи и снял трубку.
-Здравствуйте! – раздался в трубке мужской голос.
Он был и знаком, и не знаком одновременно.
-Здравствуйте! – ответил я, пытаясь вспомнить, из каких глубин памяти он чудится мне знакомым.
-Яковлев?!
-Не понял?! – многочисленные опасности, которые мне пришлось пережить в жизни приучили меня к осторожности, и я сначала решил, как всегда, по выработавшейся уже привычке, узнать, кто на другом конце линии.